«Сегодняшний наш день — это новая волна Кочевья»

Как уже сообщалось, в Ташкенте прошла выставка «Кочевье», открытая в рамках Фестиваля изобразительного и прикладного искусства, на которой были представлены полотна Алексея Дмитриева из Горно-Алтайска и Шмуэля (Анатолия) Шелеста. Художники родились в разных городах Советского Союза, познакомились в Ташкенте, и хотя сейчас они живут в разных странах, творчество помогло им снова встретиться.
Новая творческая инициатива художников нашла поддержку у властей: Министерство иностранных дел Израиля взяло на себя покупку билета и перевозку работ Шелеста, а Комитет по национальной политике и связям с общественностью РА оплатил билеты и провоз тридцати трех килограммов картин нашего земляка. Наше интервью для газеты «Постскриптум» началось с вопроса:

— Алексей, можно ли сказать, что нынешняя выставка была для тебя возвращением в город своего детства?

— Нет, не уверен. В этот раз я увидел совсем другой город. Еще пять лет назад я ощущал Ташкент близким для себя городом, а теперь всё иначе. Детство прошло у меня на Чиланзаре – новом районе города, который был построен после землетрясения, а до этого наша семья жила в центре. Наверное, сам я в последние годы стал другим и начал понимать, что в жизни надо с чем-то расставаться. Это как с книгами: перелистнул страницу – и читаешь дальше, потому что «жить» на одной и той же странице означало бы стоять на одном месте.

Что заставляет нас возвращаться к местам, где прошло детство или юность? Перемены по большому счету необратимы, и в какой-то момент начинаешь понимать, что твои возвращения вызваны вовсе не какой-то тоской по городу, в котором когда-то жил, а только по собственной юности, далёкому детству.

  

— Если говорить о переменах, то в чём они теперь выражаются?

— Ташкент сейчас стремительно преображается, появилось много новых современных зданий. Часто слышишь, что теперь стало более красиво, чем прежде. А всегда ли эстетический уровень соответствует духу этого города? Старые, ветхие здания сносят, и от этого теряется исторический облик Ташкента. Об этом хорошо пишет Дина Рубина в своем романе «На солнечной стороне улицы». Город нашего детства был разрушен дважды: сначала при землетрясении, а позже – при новой власти, которой почему-то стала мешать наша общая память.

— Можно ли сказать, что новый Ташкент оказался для тебя чужим?

— Отчасти да. Теперь уже нет тенистого сквера в центре, на площади Революции, его спилили по указанию властей. Говорят, что раскидистые чинары мешали бывшему президенту Каримову, который опасался покушений. При нем в скверах и на бульварах города почти не осталось скамеек, и горожан лишили самой возможности встречаться в центре города, сидеть там за дружескими беседами.

На площади Дружбы Народов стоял огромный дворец, киноконцертный зал собирал когда-то тысячи зрителей – после обретения Узбекистаном независимости площадь переименовали, дворец опустел. Там же стоял памятник семье узбекского кузнеца, который принял в годы войны 15 детей, эвакуированных в Ташкент. Памятник перенесли в другое место, на окраину города. У нас в Чиланзаре стоял памятник генералу Сабиру Рахимову – герою Великой Отечественной. Его тоже убрали, и даже станцию метро, названную его именем, тоже переименовали.

  

Приехав в некогда родной для меня Ташкент в 2007 году, я ощутил его чужим уже в аэропорту. Поразило какое-то нечеловеческое рвение таможенников, которые явно рассчитывали на некую мзду. Для того, чтобы пройти таможенный осмотр и зону пограничного контроля, приходилось выстаивать до двух часов. Случалось, люди падали в обморок в этой очереди.

При выезде из страны контроль был еще более жёстким. Бывало, все твои вещи вываливали из сумки перед тобой на стол, перетряхивали их, а потом приказывали: «Собирайте». Могли спросить: а почему у вас два футляра для очков? И приходилось унижаться, объясняя, что очков – двое, потому и футляров столько же.

— В этот раз тоже пришлось выстаивать в очереди?

— Нет, на пограничников и таможню ушло где-то минут десять. На паспортном контроле теперь много окон, но главное, что меня поразило, это подчеркнуто вежливое и уважительное отношение. Таможенный офицер помогал мне переносить картины, когда увидел, что вес багажа – 33 килограмма. И уже в первый час после прилёта я стал понимать, что нахожусь в другой стране.

Несуразное и непонятное даже многим коренным жителям Ташкента название «Истиклол» (что-то связанное со «светом») исчезло с карты города – вместо него к 9 Мая снова появилось привычное название: площадь Дружбы Народов, станцию метро называют теперь так же. Новый президент страны Шавкат Мирзиёев к дню Победы вернул на площадь памятник семье узбекского кузнеца Шамахмудова, на Чиланзаре памятник генералу Сабиру Рахимову тоже стоит на прежнем месте.







— В 90-х годах многим из беженцев казалось, что наше возвращение в Среднюю Азию уже невозможно. А как это выглядит сейчас?

— Сейчас попадаешь в атмосферу радушия, гостеприимства, и понимаешь при этом, что люди проявляют свои искренние чувства. К сожалению, в прежние годы руководство Узбекистана растеряло связи со всеми своими азиатскими соседями, люди внутри страны были разобщены. Поэтому курс новой власти на построение открытого общества встретил самую широкую поддержку.

Новый президент страны выступил с программой развития внутреннего туризма. Люди получили возможность за небольшие деньги путешествовать внутри страны по древним городам – таким, как Самарканд, Бухара, Хива. Часто видишь пожилых людей, и мне как художнику интересно видеть выражение внутреннего достоинства на их лицах.

Мы жили какое-то время по так называемому моральному кодексу строителя коммунизма. Теперь у нас его нет, и мы что-то потеряли. В этом смысле Узбекистан являет собой пример того, как может народ в лихие времена сохранить себя благодаря патриархальному укладу жизни. Люди путешествуют по своей стране, начинают лучше узнавать других, а через них — и самих себя.

— А есть ли примеры, когда друзья твоего детства возвращаются сейчас обратно, в Ташкент?

— Мне кажется, что всегда есть «магнит места», и он настраивается на «магнит сердца» того или иного человека. Мне трудно сказать, что заставило Максима Варданяна после 15-ти лет успешной работы в Париже вернуться домой, в Ташкент. Казалось бы, он вовсе не относится к титульному народу нынешнего Узбекистана, но его настоящий дом всё-таки там, в Ташкенте. Наверное, для того и нужно было когда-то уехать далеко на запад, чтобы лучше осознать это. В его случае это так. Но для меня таким домом стал Алтай, и я очень хотел показать в Ташкенте, каким вижу новый свой дом. К открытию выставки я подготовил свой "Манифест".

            

— Алексей, мне кажется, что тема нынешней твоей выставки — «Кочевье» — перекликается каким-то образом с коротким путешествием по городам Узбекистана. Или это не так?

— Видимо, да. Мы можем какое-то время обходиться без пищи, без воды. Но мы не можем прожить ни минуты без новых впечатлений, и в этом смысле каждое путешествие помогает нам заново обретать самих себя. Я поражался тому, как много детей сейчас на внутренних туристских маршрутах по Узбекистану. Помню, в старые времена они просили у туристов конфеты, жвачку. Теперь этого нет. Дети подходят к тебе и начинают спрашивать: кто ты, откуда, чем интересно то место, откуда ты приехал, и очень часто они просят сфотографироваться с ними. При Каримове детей всячески ограждали от контактов с чужестранцами – а теперь дети сами открывают для себя большой мир, они охотнее многих взрослых учат сейчас русский язык. Вопрос лишь в том, будем ли мы интересны этим детям, когда они вырастут? В открытом обществе всегда есть свобода выбора, и я с большим интересом жду, каким будет Узбекистан через 15-20 лет.

  

— А мог бы ты посоветовать что-нибудь для людей, решивших отправиться в самостоятельное путешествие по древним городам Узбекистана?

— Мы останавливались в частных гостиницах – маленьких и очень уютных для проживания. Хозяева делали всё, что было в их силах, ради того, чтобы нам понравилось, и когда-то мы снова приехали или просто посоветовали бы другим последовать нашему примеру. Мне трудно объяснить чувства, которые я испытывал, находясь в Хиве. Наверное, это было то же самое, как если бы я поселился на территории Кремля. Дыхание древности, атмосфера какого-то вечного Времени…

Гостиница «Мерос» (на снимке), декорированная в традиционном хорезмийском стиле, где мы хотели остановиться, в тот день оказалась занятой. Это и неудивительно: там всего семь номеров, а ее владелец — известный художник-реставратор, который начинал восстанавливать город-музей еще в 80-х годах. Это крупнейший специалист по росписям, и смело можно говорить, что половина исторических памятников в Хиве возвращена к жизни благодаря его таланту и трудам его учеников. Сам он живет рядом, среди своих гостей. Мы видели его искреннее сожаление по поводу того, что свободных мест в гостинице не оказалось. Но нас удивило другое: желая хоть как-то помочь нам, он пригласил всех нас к себе в гости, и в разговоре с ним мы узнали много нового, полезного и интересного.

А если бы мы поселились где-нибудь в многоэтажной гостинице, то, конечно, были бы лишены всего этого. Программой развития внутреннего туризма предусмотрено, кстати, к концу нынешнего года открыть только в Самарканде еще сто частных гостиниц. Поэтому всем я советую искать именно такие гостиницы, рассчитанные на 10-15 номеров: общение с их владельцами оставляет самые лучшие впечатления, оно помогает лучше понять страну. Общаясь с ними, открываешь истинный смысл древнего восточного изречения: «Гость — это посланник Бога». Во всяком случае, наши путешествия никогда не бывают случайными.





— Известно, что Самарканд принимал крещение раньше Киева, там размещалась христианская митрополия, и оттуда миссионеры-несториане шли со своими проповедями на Алтай. На твой взгляд, у паломнического туризма будут перспективы развития на территории Узбекистана?

— С построением открытого общества это вполне возможно. Под Самаркандом, как нам рассказывали, сохранилась могила пророка Даниила, причем для местных жителей это пророк Даниёр, а в традициях иудаизма это пророк Даниэль. Как видим, это теперь место поклонения для представителей разных религий, и в этом нет никаких противоречий. Святая вода, которую пьют паломники из источника возле места поклонения, объединяет всех, кто отправляется в путь в поисках Истины. По дороге от Хивы до Нукуса нам рассказывали о зороастрийских памятниках в Кырк-Кале. Неподалёку от Нукуса есть городище, которое сравнивают с уральским Аркаимом. В наших культурах и верованиях много общего, и очень радует тот факт, что новое руководство Узбекистана возрождает давние традиции многовековых связей с Россией.

  

— В фильме «Белое солнце пустыни» есть ли для тебя какие-то яркие эпизоды, которые нравятся больше других?

— Мне кажется, в этом фильме идеально передана атмосфера времени, и она чувствуется в каждом эпизоде. Но как художника меня больше трогает другое – цветовой строй киноленты. Что удивительно, самые яркие моменты фильма – это воспоминания товарища Сухова о далекой родине, России. По сравнению с красками этих воспоминаний, пейзажи тогдашнего Туркестана выбелены до предела, и это кажется невероятным, учитывая, что большинство из нас привыкло представлять себе Восток ярким и многокрасочным. И как раз этот колорит, который кажется  слишком сдержанным для людей непосвященных, на самом деле оказывается глубоким и прочувствованным.

— При работе над иллюстрациями к книге Леонида Соловьева «Повесть о Ходже Насреддине», тоже показанными в Ташкенте, тебе приходилось как-то учитывать традиционный колорит, который характерен для Средней Азии?

— Да, это два цвета: светлая охра, цвет самой земли, которая близка к желтому и светло-коричневому, и, с другой стороны, сине-зеленый  цвет майолики — глазурованной плитки. Купола культовых сооружений в Средней Азии имеют небесный цвет, при этом яркое солнце выжигает всё, что открывается взгляду. Это мой Восток, и я стараюсь его передать таким, какой увидел в далеком детстве. Можно сказать, что нынешняя выставка моих иллюстраций к книге о Ходже Насреддине - это дань моей памяти, дань уважения всему, что меня связывало с Востоком, что когда-то нравилось, и, с другой стороны, это отклик на всё, что могло не нравиться. Потому мне очень ценно, что эта моя работа была очень тепло принята ташкентским зрителем.





С «Кочевьем» всё оказалось куда сложнее: большая часть посетителей выставки восприняла наши с Анатолием работы с недоумением: уж больно местная публика привыкла к «красивому». Сложность такого восприятия обусловлена тем, что в нынешнем изобразительном искусстве Узбекистана чрезвычайно сильны декоративные тенденции, сюжет и композиция, линия и пятно должны исключительно «ублажать» взгляд. Это неплохо, но Анатолий и я рассматриваем искусство, прежде всего, как средство познания себя и мира, и, к счастью, некоторые зрители сумели это увидеть и почувствовать.

— Ваша творческая группа после открытия выставки побывала кроме Хивы и Бухары в городе Нукусе. Было ли еще что-то кроме древностей, ради чего стоило туда ехать?

— Да, мы целенаправленно поехали в музей Савицкого, слава которого заслуженно гремит сейчас по всему миру. Савицкий, один из учеников Фалька, обладал тонким художественным чутьем коллекционера. Став в 1966 году основателем и директором провинциального краеведческого музея в Нукусе, он совершил почти невозможное: собрал вторую, в России, по значимости коллекцию русского художественного авангарда.

Русский авангард, появившись в начале ХХ века, получил расцвет в 20-х годах при советской власти, а потом были годы репрессий. Немногие знают, что в 20-х годах в Барнауле сложился мощный круг художников-авангардистов, другая их часть обосновалась в Ташкенте. Нам еще предстоит открыть заново имена мастеров, которые бывали в те годы в Улале в гостях у «алтайского Гогена» — Николая Чевалкова. Мы можем только гадать, как развивалось бы изобразительное искусство Алтая, если бы не сталинские репрессии…

В музее Савицкого открываешь для себя живопись, которая на протяжении долгого времени пылилась по запасникам в других музеях. В каталогах музея Савицкого много картин, в карточке которых ранее было указано «автор неизвестен», хотя многие картины имеют четко выраженное авторство. И ты понимаешь, что это работы художников, репрессированных при Сталине, а былая «анонимность» – всего лишь способ уберечь их от уничтожения.



— Можешь назвать самое яркое впечатление, связанное с посещением музея Савицкого?

— Да, это картина «Первый снег», написанная в 20-х годах "неизвестным" художником. Когда ты стоишь близко к холсту, то видишь лишь, как свободно и почти небрежно положенные мазки создают иллюзию простоты. Но когда ты отходишь дальше — всего на несколько шагов — то неожиданно для себя начинаешь видеть свет… Мазки теряют реальность, и холст начинает светиться изнутри. Мне всё это было настолько интересно, что я стал искать автора этой картины, и совсем недавно увидел, причем совершенно случайно: это был Борис Рыбченков.

— А не было такого чувства, что у художника это получилось случайно?

— Нет, это высочайшая степень профессионализма, и он сознательно искал это. Казалось бы, что особенного: увидел этот свет — а дальше? Можно ли сравнить это потрясение с тем, которое бывает при встрече с полотнами более привычных реалистов? На этот вопрос я отвечаю сейчас так: серьезный художник работает, по большому счету, только для себя, без оглядки на зрителя, и всякое честное исследование мира возможно только через его отражение в себе, через собственное «что вижу?», «что могу?» или «что хочу?».

Повторять сделанное другими — это путь ремесленника. На холсте должно быть только то, что ты видишь и знаешь сам, лично. Тогда картина становится зеркалом. Другой человек сможет увидеть в ней себя, почувствовать таким, какой он есть. Если перед зеркалом ты увидел себя грязным, то возникает естественное желание умыться, и это уже некая возможность к самоизменению. Так и в живописи: увидеть свет в работе художника не так-то просто, для этого надо потрудиться. А всегда ли мы готовы к этому?

— Алексей, а можно ли сказать, что посещение музея в Нукусе помогло как-то лучше понять смысл собственной выставки в Ташкенте?





— В музее Савицкого я «пообщался» с картинами художников, многих из которых интересовали в жизни и творчестве те же вопросы, что и меня. К слову сказать, в наше время встретить таких «единомышленников» всё сложнее. Потому и ценю встречу с Анатолием Шмуэлем Шелестом.

У нас с ним — то же самое исследование природы человека, а в нынешнем изобразительном искусстве Узбекистана, как мне показалось, эта традиция оказалась во многом утерянной. «Ты просто напугал зрителей своими работами», - сказал мне один из ташкентских друзей-художников в день открытия выставки. А в чем призвание художника? Развлечь посетителей? Порадовать их взоры красивыми пейзажами? Нет, свою задачу мы видели в том, чтобы вызвать посетителей на диалог. Мы всего лишь задаём вопросы, которые нам важны, без ответа на которые невозможна полноценная жизнь Человека. А вот с этим далеко не все готовы мириться.

— Но ведь для многих, если не для большинства, авангард остаётся уделом декадентов; у нас продолжают критиковать «искусство для искусства». Поэтому у меня такой вопрос: выставка в Ташкенте помогла осознать, что у авангарда есть будущее? Или она показала обратное?

— Для меня авангард всегда был и останется честным поиском. Это как в теоретической физике или, скажем, в теоретической математике: то и другое где-то там далеко и оторвано от реальной жизни. Авангардисты вели свой поиск с 10-х годов, еще с предреволюционных лет, и где-то до середины 30-х годов. Они были первыми, и мы сегодня продолжаем открывать для себя их творчество, которое было по разным причинам невостребованным.

— Алексей, мы много говорим в этот раз о впечатлениях. Есть ли у тебя еще одно, которое помогло бы всем нам заглянуть в будущее с оптимизмом?

— Да, это было незадолго до нашего отъезда из Ташкента. В музеях и выставочных залах Ташкента есть дни бесплатных посещений. Часто именно в эти дни выставки посещают организованные группы из разных учреждений, вузов, и одна из таких групп была с какого-то колледжа. Молодые люди 15-16 лет быстро прошлись по залу, сделали себе фотографии на память и разбежались. А одна девушка ходила и ходила по залу, останавливалась то у одной картины, то у другой.

Она впервые в жизни видела, наверное, холсты не в привычных подрамниках, а растянутые по стене верёвками и притянутые книзу камнями, впервые знакомилась со сложной графикой «свитков» Анатолия. Не буду гадать, что заставило ее задержаться так долго у наших работ. Я просто наблюдал за ней и в этот момент ясно чувствовал, что нахожусь на правильном пути.

Фото: Алексей Дмитриев.

На репродукциях – его картины «Кочевник», «Беседа, «Колесо», «Зима», «Шаманская мистерия», «Байтерек» и «Домой».