Алексей Дмитриев: «Как я – не рисует никто…»

Художник Алексей Дмитриев утверждает, что говорит своим творчеством о вполне конкретных вещах. «Другое дело, сколько планов за этим подразумевается – любая вещь семерична… Любое произведение искусства, независимо, в каком жанре оно создано, должно затронуть всех – просто один в этом увидит мелодраму, другой боевик, а третий – философскую притчу… Впрочем, есть люди, которые равнодушные  к самому искусству – они спят».

Хранители степи	Человек солнца	Красное небо

Он пришел	Под деревом	Тайна

Тело-тюрьма	Воспоминания	В пустыни

Воспоминания о полнолунии	Встреча	Заклинание змея

Первая его выставка у нас в республике состоялась спустя семь лет, после того как он приехал сюда из Москвы, и когда его спросили, почему она не была организована раньше, он просто ответил, что «раньше было не время, публика была не готова, точнее, она в этом не нуждалась». Алексей вспоминает, что  на открытие той выставки в Республиканском музее официально он никого не пригласил, нарушив общепринятые  правила. А вот закрытие решил сделать торжественным, и официальные лица пришли сами… После этой выставки его пригласили вступить в Союз Художников, а отзывы были самые разнообразные, и в одном из них прозвучало, что творчество Дмитриева – это «обычная московская живопись», что самого художника чрезвычайно позабавило…

Пожалуй, стоит кинуть единственный, но достаточный продолжительный  взгляд на его произведения, чтобы понять, как Алексей Дмитриев неординарен и талантлив, или – не понять ничего… Туманные силуэты фигур на его картинах, где-то частично выписанные орнаментом, но в большинстве своем достаточно завуалированные, требующие порой напряженной расшифровки, однако и в этом случае остающиеся недопонятыми, остающиеся символами символов, если насыщенная цветовая гамма  не добавляет яркости конкретики…Правда, образный мир в его работах воссоздан подчас четко и узнаваемо: тягучесть серой мучающей бессонницы, длящейся, кажется, бесконечно; щедрый и могучий свет, которым наполнен Человек – Солнце, он же источающий  его на все вокруг; неизбежность встречи двух существ, с надеждой на переплетение душ; давящая плотность толпы, не оставляющей места росткам индивидуальности; ход времени, но и всего лишь и  отрезок – от Рождества – морозного и хрустально-голубого – до Пасхи, с золотистыми крашенками…

Дмитриев уверяет, что никакого мистицизма в его картинах искать не стоит, равно как и утруждать себя поиском фрейдистской подоплеки, тайного  подтекста, вытекающего лишь из самых скрытых глубин подсознания. И еще – на вопрос, рисует ли еще кто-нибудь так как он, Алексей отвечает: «Так, как я, - не рисует никто вообще, это мой индивидуальный язык, но я говорю так, конечно,  без малейших претензий на «гениальность»…» Стиль, в котором он творит, затрудняется как -либо обозначить, однако говорит, что все вполне реалистично… Так что, если вы попадете когда-нибудь на выставку с участием работ Дмитриева, постарайтесь припомнить все, о чем прочтете ниже, чтобы реальные черты личности художника помогли вам осознать то, на что вы посмотрите…

 - Алексей, давайте начнем с дежурного вопроса: где Вы учились?

  -Я закончил Ташкентский театрально-художественный институт, отделение театрально-декорационной живописи, и в моем дипломе написано: «Худож-ник театра и кино». До института я учился в Народной изостудии Дворца куль-туры текстильщиков, кстати эта студия была всесоюзно знаменита. А рисовать начал примерно лет с четырех, и я не просто рисовал, но делал что-то руками, то есть это были фигурки, коробочки, поделки, что-то наподобие  театральных макетов.

 - Когда Вы начали рисовать в своей манере, чувствовали, что многими это будет не понято?

 - В свое время, когда я жил в Москве, одна из галерейщиц сказала мне фра-зу, которая звучала так: «С вами будет очень трудно, потому что вы ни на кого не похожи…». Помню, что я ответил ей тогда, что это же хорошо. На что она мне сказала, что в коммерческом плане как раз хорошо, если художник похож на кого-то из «великих», повторяя его узнаваемый стиль, но отличается чем-то своим, в том числе и ценой на свои картины, и поэтому покупатель его картин удовлетворен ценой, одновременно удовлетворяя честолюбивые амбиции и свой эстетический вкус. В общем-то, она оказалась права…

 - А что , действительно, невозможно как – либо обозначить Ваш стиль?

 - Есть в искусствоведении такое понятия как «внестилевое течение», когда творчество художника не относят к каким-то определенным стилям. Но, если говорить честно, то мне самому не очень-то это интересно в этом копаться. Правда, одно время я пытался найти кого-то, с кем пронаблюдалось бы сходство, но так и не нашел. Есть люди, которые используют похожую технологию… И здесь я заметил интересную вещь: видимо у меня есть способность предчувствовать какие-то веяния. Носишь какую-то вещь, потом сносил ее, и вдруг на нее начинается мода. Так, когда я начинал в Москве работать с фактурой, среди художников, участвовавших в многочисленных выставках можно было по пальцам пересчитать тех, кто работал подобным образом. А сейчас – это повсеместно…

 - Ну, давайте копнем поглубже в Ваш необозначенный стиль?

 - В своих картинах я стараюсь отойти от нагромождения символов, хотя, как театральный художник, и играю образами. Я пытаюсь уйти от символизма в живописи, который почти всегда является литературой. И это принципиально. Считаю, что живопись должна разговаривать со зрителем на языке живописи: пятна, плоскости, линий, цвета и света… А вот с названием картины уже можно поиграть. Вот, например, эта картина называется «Заклинание Змея». Тут все ясно: змей – очень древний символ, и в каждом человеке живет змей, в глаза которому необходимо найти смелость взглянуть, и, может, понять его и подчинить. То есть здесь зафиксировано определенное состояние этого увлекательно-го и опасного контакта…

 -Это Вы зафиксировали Ваши личные ощущения?

 - У меня все картины про свои ощущения и мысли. Человек может говорить только ту правду, которую знает сам, которую пережил. Без этого искусство неискренне и бессмысленно.

 - Красный цвет, которым Вы выписываете своих змей, Ваш любимый?

 -У меня  нет любимого цвета. Одно время я увлекался серым. Серый цвет интересен в том плане, что он получается за счет смешения любых других цветов и  несет в себе различные оттенки… А когда я жил в Москве, у меня было несколько работ, принципиально написанных белой краской. Краска, в зависимости от того, как ее накладываешь на холст, имеет разную отражательную способность, и соответственно  получается и разный оттенок.

 -Расскажите о ташкентском периоде творчества…

 - Уже на первом курсе института мне несказанно повезло сотрудничать в знаменитой на весь СССР театре-студии «Ильхом» под руководством Марка Вайля. Это творческое объединение привлекало в те времена все талантливое, что только имелось в Ташкенте: актеров, режиссеров, драматургов и писателей, художников, музыкантов. Эта была фантастическая школа искусства вообще и ремесла, в частности. За период учебы я принял участие в выпуске двух спек-таклей студии. Кроме этого, были приглашения из Государственного Академического театра драмы им.Горького в Ташкенте, театра в Карши. Полтора года я работал главным художником театра-студии киноактера киностудии «Узбек-фильм».

После института я попал на работу в Ташкентский ТЮЗ и стал самым молодым в Узбекистане главным художником театра. Тогда мне приходилось зарабатывать авторитет, постоянно бороться и что-то доказывать, а театр – творчество коллективное, не все там зависит от тебя. К тому же профессионалов в театр тогда шло мало, были определенные трудности,  зарплаты были довольно низкие… В какой–то момент я понял: мне надоело доказывать, что декорации должны делаться по эскизам художника, а не по прихоти случайных людей… Тем не менее я успел поучаствовать в создании тридцати спектаклей  в разных театрах Ташкента, а также в театрах Ростова-на-Дону, Кирова,  Барнаула…Тогда же я принял участие на студии «Узбектелефильм» в создании фильма «Видеотека», в котором снялась сейчас популярная, а тогда малоизвестная певица Азиза, работавшая  в то время в составе вокального трио «Садо». Это был, пожалуй, один из первых в СССР фильм, который был сделан в клиповой манере…  Параллельно я занимался живописью… В Ташкенте тогда было очень много талантливых художников: многие из них разъехались по всему миру. Мой друг живет в Париже и зарабатывает живописью, как и его супруга, кто-то уехал в Лондон, кто-то  в Монреаль, кто-то в Нью-Йорк, кто-то в Копенгаген, очень многие осели в Израиле… Когда перед моим отъездом в Москву мне говорили, что я, уехав туда, непременно там женюсь и останусь, я отвечал, что навряд ли останусь в столице, и что уеду либо за границу, либо – в деревню. Как видите, пророчество сбылось, и в результате я оказался за границей и почти в деревне. (Алексей смеется)

Когда я занимался живописью в период ташкентской жизни, я был членом Молодежного объединения при Союзе Художников Узбекистана и имелся, конечно, круг людей, которые одобрительно относились к моему творчеству. Но на выставках происходили всякие забавные вещи. Скажем, приносишь работу на выставку, выставком ее  «пропускает», на развеске ей отводят почетное место, а на открытии обнаруживаешь, что работы твоей нет вообще – ее не выставили по чьему-то личному указанию… И так бывало не раз. Но стали появляться робкие зачатки арт-бизнеса, вследствие чего была продана впервые одна из моих картин. Ее купили, и увезли в Париж… Это меня необычайно вдохновило. А однажды друзья привели ко мне известного московского искусствоведа, преподавателя МГУ Мюду Наумовну Яблонскую, которая профессионально, корректно и очень уважительно подошла к оценке моих работ, что меня тоже очень поддержало…

 - То есть неоднозначные оценки того, что Вы создавали, заставляли сомневаться в своем профессионализме?

 - Тогда нам, молодым художникам очень часто приходилось слышать, что наше творчество непрофессионально, правда, я никогда не сомневался, что то, что я делаю – это мое, и что я буду продолжать этим заниматься.  Но как бы там ни было – художника все равно всегда волнует обратная связь со зрителем, к тому же всегда есть люди, мнение которых для тебя важно и те, мнением которых ты готов пренебречь, но невольно и оно учитывается тоже…

 - Москва, куда вы переехали из Ташкента, укрепила веру в себя?

 - Период жизни там, который длился два с половиной года, дал мне осознать многое и действительно поддержал мою веру в себя, как в художника. Я стал ходить по галереям, «пристраивать» свои картины и понял, что работы мои нравятся и что они конкурентоспособны. Я понял в итоге, что могу жить на те деньги, которые приносит мне живопись. Это было очень важно.. Тогда у меня начались поиски той пограничной зоны, которая проходит между дизайном и живописью как таковой, то есть я все-таки стал задумываться о том, как мои холсты будут смотреться в интерьере. Дело не в программировании коммерческого успеха, а в том, чтобы картина смогла стать «вещью в себе». Но здесь были свои сложности, это касалась размера картин, и потом – настоящая интерьерная работа должна быть достаточно декоративной и безликой, чтобы не привлекать к себе слишком много внимания. Один человек, похваливший мои работы, сказал, что не их нужно вписывать в интерьер, а интерьер создавать под них... Тем не менее у меня появились постоянные покупатели… Я жил, совершенно не оглядываясь на то, как  буду существовать дальше.

 - И, конечно, Вы там участвовали в разных выставках…

 - Разумеется… В то время Москва напоминала гигантский котел, где постоянно бурлила непрекращающаяся художественная жизнь, выставляться можно было много и часто. Только персональных выставок в Москве у меня было три.  Подробнее хотелось бы рассказать об одном проекте, в котором я принял участие совершенно случайно. В числе его организаторов были японцы, австрийцы, немцы и англичане. И был это Первый Всероссийский фестиваль-конкурс современной живописи «Золотая кисть-91». Я отдал туда четыре рабо-ы и почти забыл об этом… Каково же было мое удивление, когда я уехал в Ташкент отдохнуть, покататься на горных лыжах, а мне стали звонить знакомые и сообщать, что мои работы показывают по телевизору, называют мою фамилию. Надо сказать, что количество участников было очень велико, а художников под фамилией «Дмитриев» было целых три, поэтому я не очень-то поверил, что речь идет именно обо мне. До последнего момента думал, что эта какая-то ошибка. Но в итоге, действительно, получил Гран-при. Потом японцы мне открыли одну из причин моего тогдашнего успеха: мои работы были слишком не похожи на большинство выставленных…

 - Куда «разъехались» проданные Вами картины?

 - Они находятся во Франции, в США, в Канаде, в Турции, в Австрии, в Латвии, Узбекистане, Нидерландах и России.

 -Как Вы, Алексей, относитесь к художникам, раскручивающихся порой благодаря созданию определенной ауры слухов вокруг себя. Возьмем, например, популярного ныне художника  Никаса Сафронова…

 - Каждый художник, сам решает для себя вопрос, какими способами обретать популярность. Рецепт Никаса Сафронова прост. Знакомые люди приглашают тебя на тусовку со знаменитостями, приходишь туда, даришь картинку известному лицу, а потом сообщаешь, что мои картины у того-то и того-то. Вообще двадцатый век породил много художников, чьи образы много интерес-нее самого творчества. А создание мифов – важная часть арт-бизнеса. Мне любопытно наблюдать за созданием чужих мифов, особенно, если я лично знаком с человеком и знаю что он из себя представляет на самом деле. Очень забавно, словно в театре смотришь спектакль… А если серьезно насчет раскрутки, то  думаю, что этим не художник должен заниматься, а совсем другое, коммерческое, скажем, лицо.

 - Алексей, у Вас большие, в основном, по размеру работы…

 - Так задумано: они должны определенным образом соотноситься с размером человеческого тела… Меня как-то спрашивали, почему я не пишу «картин-ки поменьше», и пришлось объяснять тому человеку, что размер также влияет определенным образом на восприятие картины зрителем…Иногда это даже трудно объяснить, это не касается восприятия разумом, но также мало имеет отношение к мистике. Когда, по некоторым причинам, мне пришлось уменьшить формат работ, живопись приобрела совершенно другой характер, почти непроизвольно. Тут добавлю, что у моих работ, точнее, языка, на котором говорят мои работы,  есть три источника, не имеющих прямого отношения к живописи. Это литература Хемингуэя с его паузами в диалогах, джаз с его ритмической основой и требоватнльным отношением к звуку, и это современная фотография, с проблемой равновесия наполненного и пустого пространства…

 - А что является источником вдохновения?

 - Человек прежде всего, и реакция на вопросы, сопровождающие человеческое существо всю жизнь: для чего ты живешь, в чем смысл существования человека и что такое счастье. В определенный период, когда я пытался разобраться в самых разных своих переживаниях, мои работы были несколько чувственного характера, хотя написаны были намеренно антиэротическим языком. Но я вообще-то не склонен анализировать в живописи людские взаимоотношения.

 - Что приносит радость в творчестве?

 - Это непосредственно процесс живописи. Такое впечатление, что ты даже физиологически начинаешь меняться. У тебя словно обостряются чувства. Ты по-другому начинаешь видеть…А когда отрываешься от работы, кажется, что еще мгновение назад все было цветным, а стало черно-белым… Резко падает количество оттенков, которые я вижу, словно начинаешь жить в другом режиме…А в театре главную радость представляет момент первой монтировки декораций, когда видишь на сцене то, что существовало на бумаге и в картоне…

 - Ваша последняя работа в театре была когда?

 - Последний раз в хорошем театре я работал в марте того года. Это был Новосибирский театр «Красный факел». Там я сотрудничал как художник по костюмам, а в течение двух предыдущих лет были постановки в Алтайском краевом театре драмы им. Шукшина в Барнауле. Но скажу честно, сейчас страстного желания работать в театре нет абсолютно.

 - А чем Вы занимаетесь сейчас?

 -  Сергей Довлатов в записных книжках писал, что когда Иосифа Бродского спросили, над чем он работает, он ответил: «Над собой», и мне очень близок и понятен этот ответ. Как-то заглянул в свою трудовую книжку… Каких только записей там нет! И преподаватель мастерской видеоискусства в Центре «Адамант» и предмета «История архитектуры и изобразительного искусства Востока» в Центре Востоковедения Республиканского классического лицея, директор студии телекомпании «Планета-Сервис» и главный художник Национального драматического театра… Всякое бывало. Сейчас я сотрудничаю с издательской группой «Арбор» в Москве. Она создает полиграфические проекты, в основном, эксклюзивные книги с супермалыми тиражами. По их заказам делаю иллюстрации. Одна книга уже вышла – «Остров сокровищ», сейчас в работе – полная версия «Путешествий Гулливера». Кроме этого, делаю эскизы, по которым в Израиле делаются оригинальные ювелирные украшения. Преподаю айкидо, а еще занимаюсь организацией своего жизненного пространства, а это все тоже является несомненно творческим процессом. В голове крутятся кое-какие идеи и проекты, если для этого придет время, то займусь. Думаю, что сделаю очередную персональную выставку, но не планирую ее четко на какой-то срок…Хочу заняться в ближайшем времени камерной скульптурой. Раньше, когда у меня был подобный опыт, то работал в основном с деревом. Теперь хочу попробовать комбинацию разных материалов.

  - А Вы, Алексей, воплощали свое восприятие мира в какой-нибудь еще области?

 - Когда я жил в Москве, у меня созрела идея одной коллекции одежды из кожи и кружев. Я воспринимал их как два полюса чувственности. Но она так и осталась на бумаге…Кстати о моде, меня  в ташкентский Дом моды приглашали когда-то работать , я отказался, о чем не жалею… А уже в Москве было приглашение участвовать, в качестве дизайнера одежды, в шоу  театра моды, руководимом французом Кристианом Робольеном и  существовавшем на базе СП «Бурда моден». Я хотел принять участие в это шоу одним, скажем так, экстремальным решением – коллекцией женской одежды из мужских ремней…

 - О!...

 - Некоторые ремни переплетались, другие крепились на некую основу …Мне дали девочку-манекенщицу, с которой мы должны были воплотить в макете один из вариантов. Когда все было готово и показано, это понравилось… Мне предложили профинансировать коллекцию при условии, что она будет являться собственностью театра или финансировать ее самому, но тогда я от-ступил, не желая себя загонять в кабалу суетливого мира моды.

 - Так легко отступили?

 - Отступление было определенным маневром, так как на тот момент жизни я был пресыщен коллективной работой, связанной с театром. Зато это позволило мне спокойно продолжать заниматься живописью… Для меня всегда был ценен и важен именно индивидуальный поиск. Так происходит и по сей день. Время от времени «окунаясь» в коллективное сотрудничество, я, тем не менее, предпочитаю одиночное плавание…