Cцена холста в поисках Валерия Тебекова

Валерий Тебеков закончил картину, два героя которой никогда не виделись в жизни. Они – из разных времен, и земли их рождения далеки друг от друга. Но словно неким распоряжением судьбы их имена оказались связаны друг с другом. Это художник Григорий Чорос-Гуркин и режиссер Андрей Борисов. На картине они рядом, и между ними – «осколки миров», как говорит Валерий Тебеков. Эта «дуэтная» работа – не первая у него. Мастер делится своими размышлениями о создании подобных холстов и о влиянии театра на свое творчество.

- Валерий Герасимович, когда вам пришла мысль объединить этих двух людей в пространстве одной работы?

- Впервые я увидел Андрей Саввича на съемках его фильма «По велению Чингисхана» в Улан-Удэ – мы тогда приехали с театром на фестиваль «Лики Чингисхана». Рядом с режиссером всегда был художник Геннадий Сотников…

Позже была постановка Борисова «Восхождение на Хан-Алтай» у нас, и я наблюдал, как творит режиссер. Понял, что это человек, мимо которого нельзя просто так пройти. Мне кажется, что у Борисова с Гуркиным, темой которого он занимался здесь, возникла творческая, энергетическая связь. Благодаря режиссеру алтайский художник снова «вернулся» к нам, появившись на сцене национального драматического театра.

- Вы имели отношение к сценографии «Восхождения…»?

- Под руководством якутского художника Михаила Егорова фактически все было сделано нашими руками, и работа получилась, на мой взгляд, очень хорошей. Спектакль стал вехой в искусстве алтайского театра, и жизнь Гуркина в нем очень мощно прозвучала. Композиция интересная, музыка прекрасная, с актерами – отличное «попадание». Борисов родился под счастливой звездой и на многие сибирские театры оказал влияние, дал им «путевку в жизнь».

- Герои вашей картины – рядом, но между ними – штрихи пространственного раздела, в котором наблюдается и нечто петроглифическое.

- Это осколки какого-то мира. Предпочитаю работать в направлении архи-арта – наскальные рисунки, пазырыкская культура влияют. Такой подход, думаю, не противоречит самой природе декоративного алтайского искусства. Это давно проторенный путь Пикассо, русским авангардом… Я обращался в поисках средств выражения к Филонову, Ларионову. Особенно к творчеству Павла Филонова. У него идет выстраивание картины из каких-то частиц, из «атомов» архи-элементов. Пикассо любил африканское искусство и использовал в твоем творчестве скульптурную пластику африканских мастеров.

Я не ставил цель создать реалистичную работу, герои – на стыке разных времен. И тут помогает и влияет театр. Мы видим, как образы, которые в реальной жизни не соединяются, – сосуществуют на «сцене холста».

- В другой, относительно недавней, картине вы показали Шукшина и Золотухина…

- Работа с Шукшиным и Золотухиным была сделана после выставки в барнаульской художественной галерее «Турина гора», где в августе была моя персональная выставка. Раньше выставлялся много в Новосибирске, Красноярске, Томске, Омске, а вот в этом городе, который, казалось бы, совсем «под боком», не было еще моей выставки. До этого выставлялся там только в коллективных экспозициях. Прошлым летом он стал для меня открытием – я понял, что интересен для барнаульского зрителя, и держал своего рода творческий отчет перед ним.

Всегда удивлялся тому, насколько степной Алтай оказался щедр на талантливых людей, ставших знаменитыми, которые обрели по-настоящему народную любовь. Василий Шукшин, Валерий Золотухин, Роберт Рождественский, Михаил Евдокимов, Александр Панкратов-Черный…

Шукшин и Золотухин. Их истории уникальны. До сих пор иной раз размышляю, как простые парни осмелились поехать в Москву – ведь конкурсы в учебные заведения, куда они поступали, были огромны! Их судьбы чем-то схожи – они оказались замеченными благодаря и природному таланту, и каким-то обстоятельствам…

Конечно, живописцы, работающие в академической школе, не станут рисовать так. У меня все-таки театральный подход. Есть целая каста театральных художников, внесших свой вклад в изобразительное искусство, которые совмещали различные вещи и образы на полотне. И этот процесс очень близок сцене и не вызывает отторжения у зрителя – ни в изобразительном, ни в эмоциональном планах. Почему для самовыражения не использовать те вещи, до которых другие не дошли? Театр много дает в интеллектуальном плане, и ему недостаточно просто иллюстративности.

Борисов и Гуркин, Шукшин и Золотухин, Заволокин и Шукшин, Гуркин и Эдоков – у меня четыре таких работы. Буду ли писать подобные еще? Возможно, но не хотелось бы, чтобы такой подход стал штампом.

Декорации – тоже актеры

- Как театральный художник вы знаете, какой силой обладают декорации. Жаль, что механизм подвижности декораций нашей сцены в основном молчалив…

- Размышление над декорациями привело к каким-то своим открытиям. Декорации – это тоже «актеры». У них свой пластический язык, и если режиссер правильно применяет их в постановке, а актер – во время игры на сцене, то слышна и их художественная реплика.

Я наблюдал, придя работать в театр, как он движется к символистичности. Это был своего рода взрыв. Каждый предмет на сцене становился символом, и декорации невозможно было «изъять» из игры актеров. Московские художники, такие, как Давид Боровский, Валерий Левенталь, Эдуард Кочергин, – были путеводными звездами. И они открывали нам целый мир. А в станковой живописи тогда все больше господствовал соцреализм.

Любой предмет, размещенный на сцене, начинает жить по своим законам. Вот, пожалуйста, – обычный стул. Художник заставляет его работать на спектакль. Его можно утолщить или готически вытянуть. Начинить лампочками, и он станет изнутри таинственно и загадочно светиться. А можно уничтожить его цвет – выкрасить в белый. Таких подходов трансформации у сценографа очень много, и они должны звучать в такт спектаклю, вторя его настроению.

Есть декорации, работающие непрерывно с актерами. Борисов всегда обращает на это внимание и создает на сцене постоянное движение. Это важная часть театрального зрелища, к которому в нашем театре, увы, мало привыкли. Сцена не вертится, декорации чаще статичны. Постановка Борисова открыла нам глаза на возможности нашей сцены. Мы действительно привыкли обходиться скромной задачей. Говорим «а», но «б» – уже почему-то не силимся сказать.

Творческое самоощущение

- В конце прошлого года Вы стали Заслуженным художником РФ. Когда состоится официальное «вручение» звания?

- Это произойдет в Москве. Возможно, в рамках Года культуры награждение будет из первых рук. Решение по поводу звания выдвигалось по линии СТД, но наш СХ и театр, конечно же, участвовали в этом. Я отправил около ста своих изобразительных произведений в Москву. Отдельно также было переписано около 60 моих театральных работ, перечислено огромное количество выставок, в которых участвовал, ссылки на каталожные данные. Когда через шесть месяцев позвонил на Покровку, 37 (Союз художников России), мне сказали, что меня поддержали, и что документы ушли в канцелярию президента.

- Какое у вас сегодня творческое самоощущение?

- Есть ощущение признания. Участие в Омской выставке «Сибирь-XI» прошлой осенью принесло мне золотую медаль «Духовность. Традиции. Мастерство». Творческое поле самовыражения расширяется. Впереди выставка в Омске «Евразия-Арт» – международный проект, в котором буду участвовать вместе с И. Ортонуловым, А. Гурьяновым, С. Дыковым, А. Укачиным, Н. Чепоковым. На август намечена вновь персональная выставка в «Туриной горе». Теперь планирую показать живопись. Также впереди подготовка Эл Ойына, и я назначен главным художником – будем готовить его вместе с режиссером Эммой Александровной Иришевой.

Носы и яки

- Валерий Герасимович, а вы вспоминаете, каким были, когда начинали проторять свой путь в искусстве?

- Валентин Серов говорил, что начинающий художник похож на щенка – выплывет, значит, что-то будет, а не выплывет – утонет. Я не имел в молодости собственного лица, влияний было много. Однажды мой преподаватель, Петр Михайлович Криушин (Алма-Атинское художественное училище), увидев мои огромные мазки, сказал: «Валера, ты идешь в тупик. За твоим широким мазком нет формы. Рисуй кропотливо!»

И пошли мои поиски. В какой-то момент понял, в каком направлении двигаюсь, и это мне понравилось. Игнатий Иванович Ортонулов сказал как-то, что я свой стиль откристаллизовал и могу в нем спокойно «вариться». Стиль алтайского авангарда с элементами русского авангарда.

- Лица ваших героев всегда имеют определенную форму носа. Почему остановились именно на такой?

- Нас учили, что нос – это треугольная призма. Какие-то художники вообще не прорисовывали крылья носа, у других они выглядят как баклушечки. А у Модильяни, например, носы прямые. Замечаний по поводу моего стиля я не слышал. Пластика вытянутости, которую предпочел, соответствует наскальным кезер-ташевским рисункам.

- Один из частых образов ваших – бык. Чье-то влияние?

- Это, наверное, влияние Пикассо и Марка Шагала. Только у Шагала коровы и лошади. Соцреалисты предпочитали яков. Когда-то давно я увидел яков на Эл Ойыне – они были наряжены в красное, желтое, синее. Это мне очень понравилось. Як – такое «классическое», советское животное. Не хуже шагаловских коров. Иногда задумываюсь: искусство ушло очень далеко, крупные художники проторили свой путь, и мы движемся в какой-то степени по нему. Поэтому мне легче, и не надо особенно чего-то доказывать.