Театральная магия Валерия Тебекова

Тебеков Валерий Герасимович – живописец, график, сценограф. Родился в 1952-ом году в с. Чемал. Выпускник Алма-атинского художественного училища и Алма-атинского Института Искусств, в котором преподавал в течение нескольких лет. Участник всероссийских, зональных, республиканских выставок. Член Союза Художников России с 1992-го года и член СТД России с 1997-го года. Лауреат премии Чорос-Гуркина, заслуженный работник культуры РА. Художник горно-алтайского национального Драматического Театра, преподаватель декоративно-прикладного искусства в «Алтайской студии мальчиков».

Этот замечательный художник знает, как  превратить грубую мешковину в парчу и вдохнуть новую жизнь в обычные предметы, чтобы они стали прекрасным подспорьем для актерской работы. Уже много лет он создает театральные декорации и костюмы, при этом особенно беспокоясь о том, чтобы не выглядеть в своей работе архаичным, ведь сцена вместе с устойчивостью традиций всегда открыта к новым течениям…

- Валерий Герасимович, так ли легко быть в курсе свежих театральных веяний, и правда ли то, что театральные художники, имея определенную специфику своего творчества, чувствуют себя особняком от всех остальных художников?

- Я член нашего союза художников, который объединяет старшее, среднее и молодое поколения. Все они интересны. Очень многие художники, даже уважаемые «аксакалы» с солидным образованием, в основном пишут в традициях Гуркина. Театральный художник работает в театре с живым материалом. Я не могу полностью отдаться живописи, хотя на родине, в Чемале, можно писать пейзажи бесконечно… 

Творчество тех художников, кто учился на театральном, попадает в определенную зависимость – театр и мышление сценографа накладывает свой отпечаток. Те, кто заканчивают академические школы, часто останавливаются, определяя для себя какое-то направление, и в дальнейшем в нем работают. Театральному художнику невозможно остановиться. И приходится постоянно находиться в развитии, чтобы быть наравне с любым режиссером. Да и время не стоит на месте и всегда приносит что-то новое. Тот сценографический бум, который был в 70-тых годах прошлого века, пройден. Сейчас идут новации с Москвы, и надо быть в курсе всех свежих веяний, чтобы не выглядеть архаичным и не превратить свою работу в балаган. Надо держаться на уровне, учитывая, что тенденции очень стремительны. Например, в театр сейчас смело входит дизайн. А те бытовые декорации, которые создавались раньше, в прежние времена, теперь требуют, как и костюмы, большего абстрагирования. Мало попытаться воссоздать фрагмент какой-то эпохи, важно ее спроецировать на настоящее. Современный театр и современная сценография ведут бесконечные поиски, часто прибегая к смежным искусствам, к синтезу с ними. Сцена уже сейчас ничем себя не ограничивает, как раньше, когда что-то было вовсе недопустимым.  

В нашем театре работает всего три художника – я, Алексей Константинович Дмитриев и Сергей Владимирович Дыков. И действительно, театральные художники – совершенно отдельные люди со своим творчеством. 
Их живопись не похожа на живопись остальных, потому что в нее постоянно проникает театр и театральное мышление. Те художники, которые привыкли к иллюстративности, могут не понимать художников-театралов. Часто театрального художника выдают фактура, материал и средства, которые он использует в работах.

- Наш театр привык к тому, что финансируется скромно. Когда художников-театралов обучают, то преподают им искусство – из ничего сделать нечто, если нет денег на шикарные декорации, костюмы?

- Когда я учился, мы проходили практику в театрах. Помимо живописи, рисунка, мы должны были на сессии показывать макеты, эскизы костюмов, декорации. Помню, как однажды перед экзаменом последнюю ночь не спали, так старались, что были бронзой обсыпаны… Нас готовили, чтобы мы могли работать в провинции. Мы учились, например, тому, как сделать из грубых холстов – благородные ткани, а из фланели – теснение. Нам давали все виды художественной обработки, и это потом очень пригодилось. Ведь наш театр не был приспособлен для театрально-декорационных работ, все приходилось создавать руками. Из ничего. И, знаете, удавалось, делали. Сейчас этот процесс в общем-то продолжается.

 Помню, с режиссером Пинчуком Вячеславом Павловичем когда работали, брали бортовку, кирзу и запыление. Выручал обыкновенный бытовой пылесос, с помощью него, анилиновыми красками создавали цвет. Ну и создавали всю живописную структуру, расписывали декорации. Сейчас купили компрессор, а раньше все живописные работы делали пылесосом. Декорационные работы требуют больших цехов, у нас помещения не было своего, и потому мы ютились в маленьких комнатушечках. А потом и этого не стало в Голубом Алтае… Знаете, поражают размеры настоящих декорационных цехов, когда может создаваться целый задник сразу. Представьте себе ширину мазка, если кисти больше похожи на швабры… И нам, конечно, надо было приходить к каким-то театральным стандартам, которые существовали в нормальных театрах. И мы старались все это организовывать. Сейчас у нас есть театрально-декорационный цех в энергоблоке с деревянным полом для впитывания красок, но финансирование все еще остается слабым, поэтому продолжаем что-то придумывать, как-то приспосабливаться. 

В театре мы имеем дело с неодушевленными предметами, и они порой кажутся актерами без языка, имеющими свое воздействие на зрителя. А когда такие вещи окружают, то актеры хорошо в роль входят – иначе, чем на пустой площадке. Костюм, который он надевает на себя, также легче способствует перевоплощению нежели голое абстрагирование. И это все влияет в контексте. Для меня предметы на сцене – те же актеры  без языка, они бывают очень «говорящи», и могут заменить реплику или монолог. Примеров этому множество…

На моем счету около пятидесяти спектаклей… С театром я планирую и дальше продолжать работать, так как он имеет магическое свойство – притягивать. Возможно потому, что он в себе  концентрирует все виды искусства Кто однажды работал в театре, тот без конца будет около него кружиться. Уйдя, потом снова может вернуться.
 
- Вы храните эскизы, сделанные для спектаклей?

- Как бы хороши не были спектакли, но они уходят в небытие, поэтому я пишу эскизы спектаклей, и они остаются. Когда мы учились, нам говорили – обязательно пишите эскизы спектаклей, над которыми работаете. Я до сих пор придерживаюсь этого правила. Был такой заслуженный казахский театральный художник Игорь Бальхозин, работавший в Русском театре им. Лермонтова в Алма-Ате, он делал замечательные добротные театральные макеты, а эскизов не хранил. Когда ему было семьдесят, и решили организовать его выставку, нечего было показать.

- Что обогащает работу театрального художника?

- В советском, постперестроечном театре выделялась плеяда больших театральных художников, когда каждое имя становилось открытием: Д.Боровский, Э.Кочергин, Д.Лидер, С.Бархин, С.Бенедиктов, Т.Сельвинская. Это крупнейшие художники… В наш театр, когда он открылся, на практику приезжали москвичи, и это нас очень обогащало. Приезжали известные театральные художники Владимир Туркин и Николай Овчинников – ученики Татьяны Сельвинской. Все новации театра той поры они везли прямиком в наш театр. 

- Валерий Герасимович, кто привил Вам любовь к рисунку, к рисованию?

- Это был мой учитель по алгебре и классный руководитель Иван Николаевич Тырин. Он был фронтовиком, и вместо ног у него были протезы. Когда он ходил на уроке, они скрипели, и все его побаивались. Мы, сельские мальчишки, конечно, были далеки от изобразительного искусства: у кого-то было больше, у кого-то меньше способностей к рисованию, но я очень старался. После уроков Иван Николаевич нас оставлял и проводил классные часы. Он приносил репродукции «Утро стрелецкой казни», «Боярыню Морозову» и другие, рассказывал нам о живописцах и направлениях живописи, а мы как завороженные глядели на репродукции и слушали. Иван Николаевич был любителем-художником… После уроков он брал этюдник и шел на берег Катуни, его дом стоял там же, на берегу, и он писал Катунские пейзажи, работая масляными красками. Искусствоведы знают его творчество. Его картины были в Чемальском музее, несколько картин есть в республиканском музее им.Анохина… Он замечал тех, кто любил рисовать, у кого получалось, поддерживал их, наставлял. 

Потом, когда я попал в армию (а служба проходила в Монголии), полковой художник привлекал меня для оформительских работ в гарнизоне. На больших стенах мы рисовали сюжеты тематики советско-монгольской дружбы. Нам за эту работу даже отпуск давали. Так вот этот полковой художник советовал мне, куда лучше поступать, чтобы учиться на художника. Москва казалась далекой, страшной, и именно по его указке я поехал поступать в Алма-Ату.

- Какими-нибудь  художниками особенно «болели»?

- Наверное, я переболел многими художниками, если не всеми. Одно время, когда учился, очень увлекался Николаем Фешиным. Мне нравился его широкий мазок. Мне хотелось также  хлестко писать в академическом плане. Но мой учитель по рисунку П.М. Кривушин почему-то не поддержал меня, сказав, что широкий мазок ничего не значит, что должно быть что-то еще. После третьего курса учебы ездили в Эрмитаж, в Третьяковку, - экскурсии туда были обязательны. Это очень расширило мой горизонт, я увидел столько интересных художников! И Фешина в том числе. Я рассматривал его картины, привезенные из Америки, его рисунки, которые он рисовал углем по серой бумаге. Многое открыл заново. Поражали все художники, и каждый чем-то особенным. Я помню, как у меня произошло переполнение, и я просто сидел на стуле где-то в углу, пытаясь  переварить информацию, пока все не  улеглось.

Позже мои взгляды стабилизировались. Я стал увлекаться творчеством художников-авангардистов 20-ых, 30-ых годов, и всем лучшим, что было создано тогда. После революции, одним росчерком Сталина они были изгнаны, ведь все индивидуальное изгонялось, а приветствовались лишь сюжеты с доярками и заводскими рабочими. Мне нравился художник Павел Филонов. Я до сих пор с трепетом отношусь к его творчеству, к творчеству кружка, который был образован близкими ему художниками в то время. Это очень интересный художник, он умер в блокадном Ленинграде, за мольбертом. У него картины – из «атомов»-картиночек, которые живут еще и сами по себе, и из них создается мироощущение. Искусствовед в Новосибирске, в Доме ученых, как-то предположила, что я люблю Филонова и показала мне его работу  которую они бережно хранят.  Я был удивлен, что увидел там, у них, подлинного Филонова.

- Не так давно в Новосибирске была открыта выставка, на которой Вы, Сергей Дыков и Николай Чепоков представили свои работы. Здорово, что там находятся заинтересованные люди, тем более что здесь наши художники чувствуют на себе довольно равнодушное отношение чинов.

- Нас с Сергеем Дыковым и Николаем Чепоковым на этой выставке объединила одна тема – возврат к этно-истокам, ведь в этом плане мы родственны. 

Галерея «Сибирские мастера» постоянно  скупала наши работы. Фактически они скупили полный зал. Была собрана коллекция, организована выставка. Ранее в Новосибирске у меня было еще три выставки, две из которых были персональные: в Доме ученых, в Музее этнографии, в пресс-центре «Сибирь»…

Когда-то давно, еще до армии, мама меня в Новосибирск посылала, и я там  два года на сварщика учился. Это был для меня такой город! Я терялся в нем, мне хотелось сбежать, спрятаться в Чемале… Потом привык, обжился, с ребятами познакомился. Через тридцать лет этот город встретил меня уже совсем по другому поводу – как художника. И приятно, что столько людей может познакомиться с твоим творчеством. 

Наш Союз художников испытывает сейчас трудные времена. При нынешних рыночных отношениях оказалось невозможным удержать помещение для выставок, от наших художников отвернулись. Театральный художник чувствует себя, наверное, в такой ситуации свободнее – ведь он остается при театре. 

- Я знаю, что был выпущен прекрасный альбом-календарь с репродукциями Ваших работ. Его можно где-то приобрести? 

- Эти календари были все распроданы, стало быть эксперимент получился очень удачным. Он вышел благодаря Эдуарду Васильевичу Бабрашеву. Дизайном занимался Леонид Владимирович Иркитов, он же фотографировал мои работы для альбома. В альбоме есть и графика, и живопись. Я знаю, что эти альбомы вручались в качестве подарка гостям, которые приезжали к нам, поэтому они разошлись в разные уголки страны, и даже ушли за рубеж – в Германию и Польшу. В предисловии к этому альбому написано: «Образный мир его живописи и графики сродни театральному действу, в пространстве которого происходит встреча культур с личностью художника, верного теме Алтая…» Древняя тема Алтая плюс театрализация в творчестве – это, пожалуй,  и есть основа моих работ.

- Можете ли Вы сказать, что материалом для творчества выбираете то, в чем для Вас заключено больше Души?

- Да. И я прекрасно понимаю тех художников, которые, например, вместо холодных урбанизированных зданий пишут покосившиеся хаты, избушечки, какие-то очень скромные уголки, потому что в таких местах есть Душа, есть много человеческого фактора. На одной из моих работ, которую забрали новосибирцы, изображен Геннадий Заволокин, играющий на берегу Оби на гармони. А за Обью – церкви и вечернее состояние… Если работы художника вызывают у зрителя чувство родины, какой-то ностальгии, если трогают сердце – то это прекрасно…