Пётр Столыпин: «Сибирь как бы призвана сменить Европейскую Россию...»

ОДНАЖДЫ был такой день, когда «из теплых краев» приехал в гости мой прадед Федосей Павлович. Хорошо помню, как мы шли с ним по улице, и соседи смотрели на него кто как – с удивлением, радостью, любопытством, настороженностью, подозрением, даже опаской – но не было ни одного равнодушного взгляда, это я запомнил на всю жизнь. Прадед был весёлым человеком, мог запросто крикнуть секретарю парткома громко, на всю деревню: «Айда, поговоришь с настояшшым врагом народа! Вот он я, недобитый…» И его забавляло, когда деловой парторг, озираясь по сторонам, старался поскорее скрыться с глаз.

В чёрной шляпе, с длинной седой бородой, в рубахе навыпуск, перевязанной пояском, и в матросских штанах, из-под которых выглядывали только носки начищенных до блеска ботинок, прадед явился к нам как из далёкой царской эпохи. Да он и не срывал того, что остался там, в прошлом – в свои восемьдесят с лишним лет Федосей Павлович с каким-то вызовом именовал себя «ранешным человеком», не принимая ничего советского.

Когда началась коллективизация, многие из наших родственников срывались с насиженных мест и бежали из деревень, раскиданных вдоль Чарыша и Ануя, в далёкое в Семиречье или в Туву, а кто и в Китай. Прадед попал в благословенный Тюлькубас не сразу, а после того, как отмотал свой срок «за частушку» на Беломорканале, и, вернувшись, узнал о родственниках, погибших и замученных на Васюгане, на трассе Абакан – Тайшет, на Колыме и в других таких же местах. Он не смог жить в родном Кособокове, которое было разорено комиссарами, и оказался на краю Ферганской долины.

В те дни у нас гостила также тётка, приехавшая с мужем из Караганды, куда его отца, тоже раскулаченного, но только уже в Зауралье, сослали со всем семейством. Отдыхая после шахтерского забоя, её муж любил полежать с книгой в холодке под черёмухой, и там его обычно доставал неугомонный Федосей Павлович: «Ну как, бумажная душа, много вычитал?» Тому приходилось откладывать книгу, и они  могли часами спорить «о политике партии и правительства».

В то время шло много разговоров об «оттепели», о реформах Хрущева, и хотя я ничего в этом не смыслил, понимая лишь то, что Хрущёв отправил нашего человека в космос, но их споры обрывками приходят на память до сих пор. Почему прадед доказывал дяде Лёше, что при царе крестьянам жилось лучше? Этого я не мог понять даже в школьные годы, а тогда в шестилетнем возрасте и подавно.

Они много говорили о «культе личности», о раскулачивании, и был такой момент в их спорах, когда Федосей Павлович в сердцах бросил: «Да ты пошто мне свово припадошного Хрущёва навяливашь? Ты вот Столыпина знашь? Нет? А я его живьём слушал, когда он у нас в степи был!» Почему мне запомнилась эта фраза, сам не знаю. Но точно могу сказать, что для прадеда, прошедшего через «весь Беломорканал», не было никаких авторитетов, кроме Столыпина.

Переселенцы с картины К.Маковского:



«Пробыв около 10 лет у дела земельного устройства, я пришел к глубокому убеждению, что в деле этом нужен упорный труд, нужна продолжительная черная работа... В западных государствах на это потребовались десятилетия. Мы предлагаем вам скромный, но верный путь. Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия!»

Из речи председателя Совета министров России
Петра Столыпина 10 мая 1907 г. в Государственной думе.

В ЭТИ ДНИ много писали и говорили про Петра Аркадьевича Столыпина. Для тех, кто слышал юбилейные речи, или читал статьи, написанные к 150-летию великого реформатора, пересказывать их нет смысла. Я буду пересказывать «Записку председателя Совета министров и главноуправляющего землеустройством и земледелием о поездке в Сибирь и Поволжье в 1910 году» – книгу, переизданную в Барнауле в прошлом году. Мне кажется, что в этой книге я сумел найти через многие годы все ответы на каждый из вопросов, оставленных для меня убеждённым антисоветчиком и антикоммунистом Федосеем Павловичем, который прожил в отрыве от родины чуть больше ста лет и, как мне теперь кажется, будто ждал кого-то, чтобы рассказать правду о тех временах.

Но так и не дождался.

В студенческие годы одним из самых серьёзных потрясений стало для меня чтение книги Н.М.Ядринцева«Сибирь как колония». Она как была до начала ХХ века колонией, так и теперь остаётся такой же колонией – но только уже не для царских властей, а для нынешних ставленников в Кремле от «Газпрома» или «Русала». В истории освоения Сибири, как я вижу теперь, был небольшой светлый промежуток времени, связанный с реформами Петра Столыпина – но их оборвали большевики.

«Важнейшим в Сибири государственным делом является переселение», – так начинает П.Столыпин свою «Записку», изданную в 1910 году. Предпринятая осенью того года совместная поездка c начальником переселенческого управления, землеустроителем А.Кривошеиным в Сибирь и Степной край коснулась шести уездов, 4-х губерний и областей. Премьер-министр России преодолел в составе экспедиции «более 800 вёрст на лошадях в сторону от железной дороги и водного пути». На фоне нынешних авиаполётов премьера над горящими лесами под прицелами фото- и видеокамер, его же ныряний за амфорами или комбайн-шоу на пару с президентом, даже сейчас сибирская экспедиция Столыпина выглядит более чем впечатляющей.

Возвратившись обратно в Москву, премьер-министр России с полным правом мог заявить о том, что в Сибири –«неподвижная общая среда; напротив, переселение является здесь главной движущей силой». Меньше всего думая о централизации, государственности на московский манер, при которой лучшим людям страны приходилось, как при Петре Первом или Екатерине Второй, оставлять провинцию, главный идеолог реформ 1906-1911 годов утверждал, что переселение лучших людей на Восток «представляет собою начало творческое, деятельное». 



За 300 лет владения нашего Сибирью, пишет Столыпин, в ней набралось всего 4 ½ миллиона русского населения, а за последние 15 лет сразу прибыло около 3 миллионов, из них более полутора миллионов в одно трехлетие 1907-1909 годов. И уже на второй странице своей «Записки» премьер признаёт, что Алтай – «обетованная земля для переселенцев». В школьные годы нам вбили в головы, как тогда казалось, крепко и навсегда, две вещи из короткой эпохи тогдашних реформ: «столыпинский вагон» (будущая сталинская теплушка для репрессированных) и «столыпинский галстук» (виселица для подпольщиков-революционеров). При этом ни слова – о великих реформах, которые могли бы в случае их полной реализации привести к тому, что народ сам поднял бы на вилы подстрекателей-большевиков.

Либералы шумели о том, что переселенцы терпят в пути бедствия и лишения, а «столыпинский вагон» в лучшем случае пригоден для перевозки скота. Столыпин спокойно возражал им: «Санитарные условия передвижения переселенцев сносны; об этом можно судить уже по тому, что с 1908 года – времени появления в Европейской России холеры – и до сих пор среди переселенцев холерной эпидемии не было». Что касается их передвижения по железной дороге, он соглашался: действительно, это происходит у всех на виду, трудности есть, но в адрес тогдашних правозащитников были брошены простые слова: «Забывают при этом обычные условия, в которых живут переселенческие семьи на родине…»

Его беспокоило совсем другое: надо ли государству применять к переселенцам общие тарифы? При сохранении единого «государственного подхода» стоимость переселения одной семьи на Дальний Восток поднялась бы до 400 рублей. «Это значило бы погубить заселение дальневосточной окраины, имеющее столь важное теперь государственное значение». Слова, которые сказаны российским премьером через шесть лет после войны с Японией, звучат и теперь на редкость современно в условиях, когда идёт обратное движение с Востока, и голоса наших «общечеловеков» о возвращении японцам Курил и юга Сахалина крепчают с каждым годом. В отличие от нынешних пожарников, озабоченных проблемами «горячих точек», Столыпин смотрел в корень: «мера к укреплению границ одна – заселение малолюдных окраин».

Политический карлик, которого вынесло волей случая на пост главы государства, в конце своего бездарного правления говорит сейчас о каких-то «присоединённых территориях», имея в виду новые площади под расширение Москвы. Человек, который считался четыре года президентом страны, говорит о землях за пределами нынешней Москвы как о чужих территориях; так оно, по всей видимости, и есть в нынешних умонастроениях так называемой «элиты». Страна планомерно уничтожается, и уже 10-я часть населения – в Москве. Им «невыгодно» развивать страну, им проще довести всё до абсурда, при котором каждый пятый житель России будет москвич, а там и каждый третий…

Наши сырьёвщики, будь то «Газпром» или «Роснефть», тот же «Русал», спят и видят себя в ВТО, они баюкают нас иллюзиями о превращении страны в «энергетическую державу». На самом деле всем этим «державникам» интересны только строчки с собственными фамилиями в рейтингах «Форбса». Сто лет назад при всех выгодах морского фрахта до Лондона при транспортировке сибирского хлеба на экспорт Столыпин вовремя разглядел, что это «представлялось всё же гадательным, а вместе с тем выгоды его обесценивались бы привозом иноземных товаров, т.е. утратой части драгоценного сибирского рынка для русской промышленности». Выгоды от такого экспорта могли быть перечёркнуты убытками отечественных товаропроизводителей.



Сейчас, в условиях сырьевого капитализма, Кремлю перед вступлением в ВТО совсем неинтересны сибирские товаропроизводители – они поддерживают теперь китайских. Не прошло и столетья после поездки Столыпина, вызвавшей к жизни такие города, как Славгород и Камень-на-Оби, и давшей преображение всему Алтаю – а проводник совершенно новых реформ Кремля, алтайский губернатор Суриков заговорил перед своим бесславным концом про то, что не надо бы нам изобретать велосипед в сельском хозяйстве. Он предложил отдавать степные земли в аренду китайцам, и те решат вместо нас все продовольственные проблемы страны.

В отдельно взятой Республике Алтай министр сельского хозяйства преподносит себя как «общинника», готового костьми лечь, только бы земля не досталась крестьянам-фермерам в частную собственность. При этом номенклатурная «община» не скрывает: такая собственность подходяща для тех совхозов, что взяты в частную собственность бывших «красных директоров». Столыпин в своё время утверждал: помещики не могут быть эффективными собственниками только лишь потому, что их работники – бесправные холопы, совершенно безразличные к результатам своего труда. Сто лет спустя «новые помещики» загоняют крестьян в средневековое стойло, возрождая систему барщины и оброка.

Лишая крестьян права частной собственности на землю, бюрократическая «община» превращают их в пролетариев, тогда как в цивилизованном мире всеми землями распоряжаются их собственники. «В общественном сознании крепнет свойственная всем культурным странам уверенность, что главное богатство и мощь государства не в казне и казённом имуществе, а в богатеющем и крепком населении». Это не Медведев и даже не Путин. Это сказал ещё сто лет назад реформатор Столыпин, поставивший на свободного и самостоятельного хозяина, которому обязан служить добропорядочный и исполнительный чиновник.

Пролетарии нигде не смогли одолеть собственников, и в нынешних странах Запада, где средний класс успел перевалить в структуре населения за 30 процентов, уже не будет никаких революций. У нас же под видом «перестройки» произошёл захват государственной собственности, в том числе собственности на землю, в пользу кадров партийно-советской и комсомольской номенклатуры. Страна скатилась после «перестройки», признавшей ложь пролетарского пути, в точно такое же состояние, как после первых «великих потрясений» начала ХХ века, о которых лучше других сказал Пётр Столыпин.

СИБИРСКАЯ ОБЩИНА – это отдельная тема в «Записке» П.Столыпина, где он показывает: сибирская община – совсем другая, чем в европейской России; здесь нет никакой уравниловки, потому что в крестьянской среде «живёт убеждение в неотъемлемости земельного участка, и случаи отобрания у кого-нибудь такой земли обществом, без согласия владельца и без его вознаграждения, неизвестны». А в наше время чиновные «общинники» присваивали себе паевые земли от бывших совхозов, даже не спрашивая никаких разрешений.

Столыпина больше всего поразило в Сибири, что в местных судах совсем нет споров из-за земли. Сравнивая состояние земельных отношений на западе и востоке страны, он приходил к тому, что «жизнь сибирской общины выгодно отличается от общинной неурядицы в некоторых великорусских губерниях отсутствием общих и частных переделов и гораздо большею готовностью к восприятию новых форм». В отличие от нынешних чиновников, якобы озабоченных какими-то «государственными интересами», Пётр Столыпин так выразил своё отношение к казённым землям: «юридическое определение их как государственной собственности не имеет никакого практического значения».



Продвигаясь по Сибири, он всюду видел среди крестьян «стремление к единоличному хозяйству и к освобождению от тягостных для земледелия общинных порядков – всё это выдвигает на первый план необходимость решительного поворота в земельной политике в Сибири. Необходимо и в Сибири столь же твёрдо, как в Европейской России, стать на путь создания и укрепления частной собственности». Сибирская экспедиция окончательно убедила российского премьера в том, что стране рушен решительный поворот «к устранению вредных сторон общинно-земельных порядков».

В Сибири на тот момент вся земля была либо казённой, либо войсковой (в собственности казачьих станиц), либо кабинетской (в собственности Царя, как у нас на Алтае). Столыпин видел: открытой купли-продажи земель в Сибири не происходит лишь потому, что юридически почти все земли остаются в собственности казны или казачьих войск; на рынке появляются только так называемые «офицерские» казачьи участки. Цена их дошла во время его экспедиции для участков, лежащих близ железной дороги, до 80-100 рублей, а для участков по Иртышу – до 50-60 рублей за десятину.

Где взять переселенцу 400 рублей на дорогу при таких ценах на «чёрном» рынке за каждую десятину? Государство обязано тратить бюджетные деньги не только на переселение, доказывал Пётр Столыпин, оно обязано выдавать ссуды переселенцам: в среднем выходило по 100 рублей на семью, но чиновникам надо позаботиться о том, чтобы не было никакой уравниловки. В Восточной Сибири, на Дальнем Востоке, вообще в тайге «нынешний предельный размер их (165-200 рублей) должен быть удвоен». Он настаивал: необходимо увеличить в тайге размеры ссуд на хозяйственное устройство, «но выдавать частями, по мере расчистки переселенцем своего участка, как бы оплачивая труд его по борьбе с тайгой».  В этом – Столыпин как хозяйственник, и он же – как политик и государственник.

Государство обязано взять на себя заботу о переселении и обустройстве крестьян в Сибири. Не каждый способен потратить 400 рублей на дорогу, а там, на новом месте «в среднем зажиточность переселенческого двора ежегодно возрастает на 15 рублей, в окрепших хозяйствах даже на 30 рублей». Сколько же лет работать крестьянской семье, чтобы «отбить» затраты на переезд? Столыпин подсчитывал: средний расход на душу (деньгами и продуктами) составляет в переселенческом бюджете 66 рублей, а в окрепших хозяйствах даже 73 рубля на душу, тогда как земские обследования в коренных русских губерниях исчисляют средний расход в крестьянской семье на душу всего в 55-58 рублей. Нет, без помощи со стороны государства крестьянам никак не обойтись. «Допускаемые теперь размеры ссуд (не свыше 165 рублей на семью) в тайге недостаточны, тогда как на Алтае чрезмерны». В этом – весь Столыпин, не терпевший бюрократической мертвечины.

Его пугала перспектива, при которой чиновники могли бы загубить новое дело величайшей государственной важности. Проехав по Сибири сотни вёрст конными тропами, Пётр Аркадьевич пришёл к выводу, что «система организованного переселения на заранее назначенные доли, имевшая сначала столько горячих сторонников и на местах, и в Государственной Думе, и в печати, принесла многие разочарования, оказавшись едва ли не хуже старой народной системы – «брести врознь». Сама идея ходачества – поисков подходящей земли – оказалась искажённой: ходок был связан заранее назначенной ему землёй. При этом отдалялось получение земли теми, кто охотно её взял бы и кому она действительно была нужна, в ущерб и им, и общему народному хозяйству».

На снимках: мельница в алтайском селе Смоленское из «эпохи Столыпина» и то, что осталось сейчас в одной из сибирских деревень в память о том времени:

 

Его экспедиция шла по Сибири, и в разговорах с крестьянами премьер-министр убеждался: назначенные ходоки часто даже не появлялись там, куда их направляли чиновники. И со всей решительностью, которая всегда была ему свойственна, Столыпин сказал как отрезал: «Система организованного ходачества должна быть отменена». Что же взамен? Главный идеолог обустройства Сибири понимал, что «не в тех или иных порядках передвижения переселенцев – ключи правильной постановки земледельческого дела», он видел, что ключи эти – «в условиях заселения». Сибирская экспедиция подводила его к решению: главное – создавать условия в местах переселения; создавать лучшие условия там, где хотелось бы видеть переселенцев.

Столыпин писал: «мы видели убогие неурожайные посёлки Павлодарского уезда Семипалатинской области и прочные, цветущие поселения в Кулундинской степи Алтайского округа, а через три дня пути – опять бедные таёжные деревни...» Он подтверждал: «Лучше всего живётся переселенцам на бывших кабинетских землях Алтая. В течение трех 1907-1909 годов почти половина (свыше 40%) всего переселения шла на Алтай. Три миллиона десятин, заселенных и давших приют сотням душ пришлого крестьянского люда, – таковы численные итоги трёхлетнего переселения на кабинетские земли».

Но как быть с «неприписными переселенцами»? Бесспорно, с точки зрения чиновника-бюрократа, наличность неприписных (они же «временно-проживающие», неустроенные, самовольные и пр.), признавал Пётр Аркадьевич, составляет «неправильность и беспорядок»; но с экономической точки зрения «это явление понятное и неизбежное». Его гений хозяйственника и политика всегда выражался в том, что решения шли у него «от жизни» – никак не наоборот. Для чиновника-бюрократа «неприписные» портили общую картину первых побед на восточном направлении, а для Столыпина «присутствие их в том или другом поселке – только признак высокого качества земель и выгодности земледелия». Больше того, «где есть самовольные, там посёлок наверное ждёт хорошая хозяйственная будущность».

Земля, которую искали переселенцы на востоке страны, была разной. «Наиболее переполненная переселенцами Томская губерния» – с одной стороны, а безлюдная и непроходимая сибирская тайга – с другой. И, как убедился Столыпин в поездке по Сибири, подходы к их обустройству не могут быть одинаковы. В Семиречье и на Алтае землю, уже получившую в годы переселений значительную ценность, безусловно, следует не давать, а продавать переселенцам. Тем более, что на «чёрном рынке» десятина легко уходила в этих краях по 60 рублей и выше. Переход к продаже земель в таких территориях, как Алтай, «является вполне своевременным», утверждал Столыпин, и это – «наиболее верный способ отвлечь часть переселенческого потока… на менее выгодные участки, для которых следует сохранить и даровую раздачу, и денежную помощь».

Крестьянина надо вовремя поддержать, настаивал Пётр Столыпин в спорах с либералами, уповавшими на выгодный импорт. Покупать за границей, может, и «выгоднее», соглашался премьер-министр, но кто за нас будет обустраивать Сибирь? Почему за границей продовольствие дешевле? Его ответ звучит до боли современно: «Расходы государства на сельскохозяйственную помощь населению у нас всё еще очень невелики. В других государствах на каждую десятину посевной площади приходится таких расходов нередко рубль и более (в Бельгии 1 рубль, в Пруссии – 1 рубль 33 копейки, в Венгрии и Норвегии – даже 2 рубля); между тем у нас в 1909 г. эти расходы составляли – для Европейской России, не говоря уже об Азиатской – 9 копеек на десятину…»

Что изменилось в нашем сельском хозяйстве сто лет спустя? Если говорить о поддержке со стороны государства, то мы увидим: не изменилось ровным счётом ничего. Как, впрочем, и на Западе тоже нет никаких перемен: крестьяне по-прежнему чувствуют там каждодневную помощь со стороны государства.

(Продолжение здесь).