Ногон Шумаров: «Если идти в сторону Паневежиса»

В начале 2010-го шла подготовка к премьере спектакля, который готовил к юбилею Григория Ивановича Гуркина на сцене Национального театра известный режиссёр Андрей Борисов, и в продолжение темы, связанной с ожиданиями зрителей, состоялся наш разговор с алтайским режиссёром Ногоном ШУМАРОВЫМ.

— Это всегда трудно: делать спектакль, привязанный к юбилею, - говорит он, - и дело даже не в тех ожиданиях, которые сковывают весь коллектив и держат в напряжении… Дело в другом: «юбилейные» вещи носят, как правило, разовый характер — а нам хотелось бы получить такую постановку, которая стала бы со временем «визитной карточкой» театра. Вот та сверхзадача, над которой должен поработать театр.

Мы должны отдавать себе отчёт в том, что «юбилейная» постановка живёт на сцене театра до тех пор, пока идут торжества. А что будет через год? Кто выйдет на сцену, и кто будет «играть Гуркина» после того, как отшумят все праздничные торжества? Борисов не поедет к нам каждый раз, чтобы выводить театральную труппу на сцену. И снова — как это бывало уже не раз — мы будем сталкиваться с внутренними проблемами театра.

— А что нужно для того, чтобы спектакль о Гуркине получил долгую и яркую жизнь?

— Я не знаю… Самое трудное в нынешней ситуации — самим актёрам надо бы вырасти до уровня Гуркина, вжиться в образы его современников, читать как можно больше о том времени, и на весь период репетиций изжить в себе всякое проявление лени. Вернее даже, это не репетиции должны быть, а непрерывная духовная работа, стремление дотянуться до уровня Гуркина.

Как бы сказать по-другому? Наш зритель давно привык к тому, что артисты исполняют роли, читают со сцены заученные тексты — а здесь надо жить на сцене, входить в образы и в их глубину настолько, чтобы грань между жизнью и «игрой» исчезала… Чтобы критики соглашались: на сцене нет игры, а есть «переживание» (на их профессиональном языке).

— Как Вы думаете, Ногон, при счастливом стечении обстоятельств этот спектакль мог бы стать фестивальным?

— Я уже сказал: при работе над этим спектаклем наш театр должен ставить перед собой сверхзадачу — а в противном случае нечего и браться за эту работу. Если кому-то и нужен для галочки «юбилейный» спектакль, то театру такой спектакль не нужен. Это большое счастье — работать с таким режиссёром, как Борисов. И надо воспользоваться этой возможностью для того, чтобы выйти на самый высокий уровень.

Да, этот спектакль может стать фестивальным. Он может предопределить для нашего театра его творческое лицо. Мы даже представить себе не можем, какие перспективы могут открыться в случае творческой удачи…

— Гуркин для каждого алтайца, наверное, как Пушкин для русского человека. Но было время, когда имя Гуркина подвели под запрет. Когда его творчество открылось лично для Вас?

— Я учился в Ленинграде, и хорошо помню зиму 1973-го, когда впервые встретился со знаменитым этнографом Петром Ивановичем Каралькиным. Будучи студентом, я подрабатывал дворником, и жили мы тогда по соседству. Сама судьба свела меня с этим замечательным человеком. Именно от него в самый пик застоя я впервые услышал о том, что Алтай скоро станет обретать свою славу за счёт великого имени Гуркина.

В то время такие слова казались крамольными. За одно только чтение романа «Архипелаг ГУЛАГ» сажали в тюрьму — а тут я общался с человеком, который встречался с Гуркиным в тюрьме, разговаривал с ним… Это казалось мне чем-то запредельным. И я хорошо помню, как Пётр Иванович сказал мне: «Гуркин ни в чём не виноват…»

Это теперь мы можем рассуждать про то, что у нас на Алтае тоже был один из островов солженицынского «Архипелага», можем изучать трагическую историю Чуйского тракта 30-х годов, но тогда, на пике застоя, это было небезопасно, и я до сих пор благодарен судьбе за то, что она свела меня с современником Гуркина.

— У Вас была в то время возможность увидеть картины Григория Ивановича?

— Да, в личном архиве П.И.Каралькина было много бумаг, так или иначе связанных с Гуркиным, но главное его богатство было в картинах. Я запомнил: очень много картин, которые бережно хранились у Петра Ивановича. Мы много говорили с ним о гуркинской живописи, а ещё Пётр Иванович открыл для меня дом, в котором находилась мастерская Шишкина, из которой начинался путь Чороса в большое искусство.

Прошло немного времени — и я стал показывать это здание всем студентам-алтайцам, которые учились в Москве и Ленинграде, рассказывал им всё, что услышал от Петра Ивановича. Он, кстати, и сам очень хорошо рисовал. А позже его материалы перешли в распоряжение Владимира Ивановича Эдокова, и тот защитил диссертацию по творчеству Г.И.Гуркина.

— А как могло случиться, что архив Петра Ивановича оказался не у нас в Горно-Алтайске, а в Барнауле, с которым в творческой судьбе Г.И.Гуркина не было связано практически ничего?

— Пётр Иванович хотел передать на родину Гуркина все материалы из своего архива; он мечтал о том, чтобы все картины Мастера оказались в Горно-Алтайске, но, увы, наш городок подчинялся тогда краевому начальству, и оно «не разрешило». Хорошо ещё, что основная часть архива оказалась в распоряжении В.И.Эдокова — а так мы «открыли» бы для себя Гуркина одновременно с Варламом Шаламовым или, скажем, с Олегом Волковым.

Эдоков был первым, кто сказал об истинном значении творчества Гуркина, и я был просто рад, когда увидел, что все труды Петра Ивановича были не напрасны. А всё, что ушло в Барнаул… Оно так и лежало там в «запасниках» мёртвым грузом. Краевой музей выкупил у Петра Ивановича картины Гуркина, и они оказались там в изоляции. Время Лазебного… Что тут скажешь?

— Какое из всех воспоминаний того времени для Вас самое тягостное?

— Никогда не забуду хмурый пасмурный день, типично ленинградскую погоду, когда мы прощались с Петром Ивановичем… На его похороны пришли только родственники и самые близкие друзья, с которыми он работал. Никого из Горного Алтая на его похоронах не было; помню, кто-то приехал с Чукотки (из репрессированных, скорее всего) — а я был один, и от этого горечь утраты была особенно острой.

В то время я даже представить себе не мог нынешнее время «коллективного прозрения», когда в своей любви к Гуркину клянутся даже те, кто мешал Володе Эдокову работать над книгой о Гуркине. Четверть века спустя на митингах и собраниях его имя стали превозносить даже те, кто при Лазебном (да и позже) вымарывал из обычных газетных статей одно только упоминание имени Гуркина…

— Ногон, а себя Вы когда-нибудь видели в роли Гуркина на театральной сцене?

— А что, разве кто-нибудь из нынешней театральной среды готов прийти ко мне с таким предложением?

— Я спросил об этом, зная Ваши роли в театре Васильева, в тех фестивальных представлениях, которые идут на международном уровне. Мне кажется, что Борисов и сам хотел бы выйти со спектаклем из жизни Гуркина на новый уровень в своём творчестве. Или это не так?

— Трудный вопрос… Якутский театр получил мировое признание после таких постановок Андрея Борисова, как «Пегий пёс, бегущий краем моря» и «Олонхо». Это были по-настоящему знаковые вещи. И в нашем театре они тоже были, если присмотреться внимательнее.

Для своего времени такие постановки, как «Ночь лунного затмения» по Мустаю Кариму или «Материнское поле» по Чингизу Айтматову, тоже были знаковыми, они указывали направление поиска. У нас был великолепный спектакль «Кюн-Уул», авторская работа Антона Юданова, вполне фестивальная вещь, и очень жаль, что внутренние дрязги не позволили довести эту работу до совершенства. Или взять постановку Олега Пермякова «Аттила»: это тоже был новый уровень, и мы видели, что планку мастерства можно поднять ещё выше.

— Что же помешало, в таком случае?

— Внутренние проблемы театра, о которых я уже устал говорить. Всякая творческая удача — а ведь они были у нас — должна выводить наш коллектив на российские просторы. А что вместо этого? Везут на фестиваль какой-нибудь концертный номер… И получают разгромную критику. Сколько можно наступать на одни и те же грабли? Зачем везти на фестиваль «Вишнёвый сад» Б.Колаева? Ни на каком современном фестивале Чеховым никого не удивишь — у нас должен быть свой, алтайский репертуар, собственная драматургия...

Мы возим что-то непонятное на театральные фестивали, руководствуясь в лучшем случае какой-то вкусовщиной, а вот гагаузы привезли, например, спектакль на родном языке, и зрителю это было интересно: откуда они, где живут? А у нас нет до сих пор ничего оригинального.

— Но ведь согласитесь, Ногон, к числу несомненных творческих удач нашего театра можно отнести и гоголевскую «Женитьбу»…

— Спорить не буду, это была большая удача. Барнаул нам рукоплескал! И это был по-настоящему фестивальный спектакль. С одной стороны, конечно, женитьба — она и в Кош-Агаче женитьба, сюжет вечный и всем понятный. Но не будем забывать про блестящий перевод, который сделал Шатра Шатинов. Это был идеальный текст для постановки на алтайском языке.

А кроме того, на сцену вышли Александр Чекурашев и Николай Багыров, Александр Торбогошев и Сергей Тондоев, Байрам Кудирмеков, Сергей Санашев и Сергей Мундусов… И рядом с этим мощным мужским костяком великолепно выглядели Полина Тондоева и Жанна Эндокова. Прошу извинить, если кого-то не назвал.

Можем ли мы считать, что сегодня в нашем театре есть такое же созвездие имён? Давайте будем честны перед собой и согласимся с тем, что перестройка угробила наш театр, да и не только наш… Плюс к этому вечные внутренние конфликты, от которых театр только страдает, и нам с Амаду Мамадаковым гораздо интереснее работать в других театрах. Вот где ещё одна проблема, от которой нам никуда не уйти.

— Вы не завидуете Борисову?

— Нет, не завидую. Ему будет крайне трудно. Хотя, может быть, именно человеку со стороны гораздо легче преодолевать вместе с актёрами застарелые болезни. Может быть, именно с его помощью руководство театра, все чиновники от культуры поймут, наконец, что нам позарез надо менять всю постановочную часть, и нам нужен новый технический состав работников. Светорежиссёр должен быть художником, а звукорежиссёром нельзя быть без абсолютного музыкального слуха.

Где у нас технолог по изготовлению декораций с высшим театральным образованием? Он же в театре как инженер-конструктор, на нём держится весь бутафорский цех. Мы просто не имеем права работать дальше на уровне захудалого провинциального театра, коль скоро пригласили к себе режиссёра с мировым именем. Вот что надо понимать — а не делать на скорую руку «юбилейный» спектакль. Борисов уедет, а наши проблемы как были, так и останутся…

— Понятно, что сюжет будущего спектакля уже выстроен, и вряд ли что-то изменить, но будь Ваша воля, какой из периодов жизни Гуркина Вы сделали бы центральным для этого спектакля?

— Следственный изолятор, страдания Мастера, его воспоминания, даже, может быть, какие-то сны, ассоциативные ряды — здесь могли бы быть и Монголия, и Санкт-Петербург с его «тургеневской девушкой», встретившейся на пути Гуркина, и встреча с Анохиным, после которой у того и другого появились вещи с одинаковым названием «Хан-Алтай». Мне слышится «Хан-Алтай» в исполнении оркестра Евгения Борисова, и видится слайд с репродукцией полотна «Хан-Алтай»… Всё это может пройти каким-то фоном.

А ещё я хотел бы увидеть на сцене встречу Григория Гуркина и Николая Чевалкова, увидеть их мечты — ведь они надеялись, что смогут удивить весь мир. При том, что они абсолютно разные, их изначально объединяла возвышенная любовь к Алтаю. А как это показать на сцене?

— Ногон, возвращаясь к теме сверхзадачи, обозначенной в самом начале нашего разговора: способен ли наш театр выполнить её при работе над новым спектаклем?

— Думаю, что да. Ведь мы хорошо помним то время, когда Якутский театр считался таким же захолустным, как наш — до тех пор, пока он не стал театром Борисова. И теперь этим театром гордится вся Россия. Или, вспомним, был провинциальный театр в Паневежисе — а ведь он гремел тогда на всю страну, и для многих уважающих себя режиссёров было большой честью работать с актёрами из этого театра.

Так и во всём современном мире. Где, в каком из французских городов проводится самый знаменитый театральный фестиваль? В городке Авиньоне. А где работал в годы изгнания знаменитый Ежи Гротовски? В захолустном итальянском городке Понтедера, куда стремились попасть театралы со всего света. И я могу продолжать эти примеры до бесконечности.

Нам повезло, что спектакль о Гуркине ставит Андрей Борисов. Но мы должны понимать, что после этого у нас нет никакого права работать ниже того уровня, который будет достигнут. Я хотел бы верить, что после этой постановки наш театр перестанет, наконец, быть таким провинциальным, как сейчас.

2010, январь.

На репродукции: фрагмент портрета Г.И.Чорос-Гуркина кисти Вячеслава Торбокова.