Антон Юданов, внук алтайского кайчи Улагашева

Антон Юданов отдал сцене весомую часть своей жизни. Однако вышло так, что от театра оказался отлученным. Причины на то свои, одна из которых – не всем удобная его откровенность «правдоруба». Те, кто его любил, говорят о юдановском ярком таланте и о том, что мог бы сделать больше, много больше... Внук сказителя Николая Улагашева, Антон Юданов всегда ратовал за сохранение национальной культуры. Из могучего кедра были сделаны его руками алтайские народные инструменты, и гости Алтая, которых «белый шаман» встречал в своем аиле, дивились мелодиям, исполненным на икили или топшуре.
Семьдесят семь лет жизни Антона Юданова пролетели, повинуясь скоротечности бытия земного. Этой весной, спустя год после его ухода, театр показал в память о нем спектакль «Туба» по Лазарю Кокышеву, режиссированный Эммой Иришевой. Говорят, особых слов в вечер показа не было произнесено. Неужели всё сказано о человеке, работы которого вошли в историю нашего театра? Конечно же, нет. Актриса Нина Юданова вспоминает сегодня о своем супруге – более тридцати лет они были вместе, и она говорит, что он не прекращал писать пьесы и после того, как театр «закончился» в его жизни.

Чего вам угодно от нас?

— Нина Алексеевна, когда вы оглядываетесь на прожитую им жизнь, что вам кажется несомненной удачей в ней?

— Он жил для народа, для людей, и это важно. К нему приходили простые люди за помощью, разрешить какие-то частные случаи. И он никогда не оставлял это без внимания. Старался разобраться, довести дело до конца, несмотря на то, что иногда эти жизненные сюжеты доходили до смешного. Почему люди шли к нему? Просто знали, что он неравнодушный человек.

Если говорить о творческих удачах, то у него самого не было чувства, что он полностью творчески реализовался. «Отлучен» он от театра после своего спектакля «Солнечный мальчик». Кому-то мешал жить своей позицией: правда и только правда.

— Тем не менее, он не мог удовольствоваться только творческой стезей?

— Нет, не мог, потому что он для себя никогда не жил – слишком много было такого помимо театра, что не могло его не волновать. Но у него всегда была надежда, что театр может вернуться в его судьбу. Осталось много пьес в столе. Имя Антона Юданова у многих вызывало категоричную реакцию, поскольку он проецировал на сцену неприкрытую реальность. На него смотрели с оглядкой, как на человека, который может сказать что-то «неудобоваримое» для других. Поэтому он никогда комфортно не жил.

«…А чего бы вам было угодно от нас? Чего-чего?.. Правды? Какой такой правды? А откуда нам ее взять - эту самую вашу правду, если ее не было ни разу на протяжении всей нашей жизни? Вы понимаете, на протяжении всей жизни! Ни разу! Вы хоть скажите, как она пахнет-то? Мы с ней не знакомы, понимаете? Так чего же вы от нас хотите? Того, с кем мы не встречались, не знакомились, не знаем, как пахнет? Мы были ее врагами – это да! Заочными врагами. Ее мы просто-напросто выслеживали, травили и выжигали стойко, беспощадно и последовательно. Из того места, где иным полагается душа, мы ее вытравливали огнем и мечом. Мы ей объявляли всенародную войну, клеймили позором всей страной, всем народом…» (Из автобиографической повести «Мемуары старого осла, или Галиматья» А. Юданова).

Одному надо, другому надо…

— Антон Викторович после ухода из театра приходил на постановки, в которых вы играли? Может быть, он давал какие-то советы вам как актрисе, когда вы работали с другими режиссерами?

— Он приходил далеко не на все спектакли, в которых я играла. Это было очень редко, ему было тяжело появляться в стенах театра. Советов мне не давал, ведь я должна была выполнять установки того режиссера, с кем работала непосредственно.

— Трижды спектакль «Туба» был поставлен на сцене нашего театра. Один из театралов немного возмущался, что в третьей, самой новой, постановке главный герой получился «живущим по понятиям», и это разнится с трактовкой самого Л. Кокышева…

— Последний спектакль практически сохранил ту форму, которая была задана Антоном. Две его постановки «Тубы» отличались друг от друга расставленными акцентами. В первом спектакле «рулила» идеология. Массовка в нем создавалась силами всех работников театра, вплоть до монтировщиков. Во втором спектакле уже этого не было – там революция была проведена через образ Тубы, который один воплощал общее движение. Время влияет на режиссерские трактовки, так вышло, видимо, и с третьим «Тубой» – всё переосмысливается.

— Антон Юданов очень любил пластические решения в спектаклях, имея опыт работы в ансамбле пантомимы в Москве. Как он этому обучался?

— Получив профессию актера, после Щукинского училища он пришел в театр пластики. Начинал там монтировщиком, но параллельно занимался, глядя на то, что делают мимы. Если они стояли у станка 4 часа, то ему приходилось гораздо больше времени тратить на занятия, чтобы стать «настоящим мимом». И это длилось около года... После чего его пригласили в труппу.

— Приобретенная физическая пластичность, судя по всему, лишь в какой-то степени способствовала внутренней его гибкости?

— Да, психологически он мог быть пластичным лишь до определенного момента. Но его категоричность обретала оформленность, когда всё было осмысленно, внутренне просчитано. Он всегда старался отталкиваться от документов, фактов — на этом рождались его убеждения. Он был уверен, что ни один из его оппонентов не может подать в суд. Он не был пустобрехом.

К нему прислушивался В.И. Чаптынов, при всей сложности их отношений. Когда началась промышленная вырубка леса в Прителецкой тайге, в тех местах, где прошло его детство, Юданов немедленно стал действовать, он привлек внимание Чаптынова к этой теме. Помню, как Антон вернулся из леса, где шла вырубка, и как был, в грязной походной одежде, отправился к председателю правительства. И ему удалось добиться того, что был принят десятилетний мораторий на вырубку леса. У него душа за лес болела, особенно за кедр…

«…Не-ет, братва, крутится этот шарик – мать земля наша в беспредельном пространстве космогонии, толпимся мы на ней, бегом суетимся – одному надо, другому надо, другому еще больше надо. Там схватим, тут сграбастаем. Там кто-то споткнулся, упал, тут кто-то об стенку лоб себе насмерть разбил. А от чего, от кого общее наше благополучие, наше душевное равновесие, наша уверенность в жизни, уверенность в том, что не сирые и убогие залетные птички мы на этой земле?..» (Из рассказа «Ульяна» Антона Юданова).

Свободное парение…

«…Вот и сегодня поутру на слова благоверной «Пойди, мерзавец, прополи грядку с морковкой», он тут же схватился за ручку, забился темный угол и начал чиркать на бумаге эти самые строки, непрерывно вопя: «Оставьте, умоляю, заклинаю, оставьте меня в покое! Дайте, наконец, человеку заниматься тем, что ему предначертало небо, дайте мне заниматься своим творчеством!» Сперев со стола кусок жареной лепешки, во все горло продолжал: «Нет-нет, я много раз утверждал и повторю еще, для свободного парения, свободного творчества места мне никогда не находилось и не будет!» (Из автобиографической повести «Мемуары старого осла или Галиматья» А. Юданова).

— Для вас какие из его спектаклей самые любимые?

— «Байан и Кузюйке» по эпосу Николая Улагашева, записанному от его деда. В поэтической форме в этой пьесе взят им точный размер, и она замечательно выстроена. Спектакль получился хороший, но, к сожалению, он был подвергнут не особо лестным замечаниям приезжих критиков — когда его показывали, случились определенные технические заминки. «Солнечный мальчик» и «Туба» — также в числе любимых спектаклей.

— Как произошла ваша первая встреча с Антоном Юдановым?

— Я закончила школу и собралась уехать в Новосибирск – поступать в театральное училище. Мне было семнадцать. Моя сестра, работавшая в отделе культуры, договорилась, чтобы меня сначала «посмотрели» наши профессионалы, и привела меня к Юданову. Я боялась и нервничала. Юданов был очень занят. Он, как мне тогда показалось, немножко свирепо глянул поверх очков и переадресовал меня своей жене Ирме Соломоновне, также работавшей тогда с ним в нашем КЭБе. Она потихонечку отвела меня в тихое место и прослушала, дав советы, которые мне потом действительно пригодились. Мне она запомнилась доброй спокойной женщиной маленького роста.

Вторая встреча с Антоном случилась через полгода, когда я вернулась на каникулы из Новосибирского театрального училища. Вдали от дома я очень скудно питалась, и вернулась очень худой и слабой… Как свечка. Пришла в КЭБ, где Юданов тогда был худруком, передать приветы нашим артистам от новосибирских коллег. Антон Викторович посмотрел на меня, и, кажется, не вспомнил, что видит не впервые. Он стал показывать мне разные движения, просил повторить их. Предложил работать и принял в КЭБ. Так учеба в новосибирском училище для меня закончилась...

— А когда ваши отношения перешли в разряд «серьезных»?

— Это было уже после окончания мною Щукинского училища. Меня распределили работать в Новосибирск после учебы, но я приехала сюда и осталась. Не было уже русской труппы, алтайским языком я не владела, но режиссер театра Мария Гавриловна Назарова предложила мне работать здесь. Мне дали квартиру, и я осталась. Состояние здоровья мамы также повлияло на мое решение.

В то время Антон Юданов ставил спектакль «Жених и невеста» по произведению Мара Байджиева. Мне было 25 лет. Я играла невесту, Расул Укачин жениха, а Ираида Охрина – судью и тещу. Между репетициями ходили ко мне пить чай. Причем, мебели у меня в новой квартире не было – тогда ее можно было купить только по талонам. Столом служил подоконник, возле которого мы все ютились, стоя на коленях... Воду кипятили в ковшике, но зато у меня был чайный сервиз. Тогда и началось наше «серьезное» общение с Антоном, которое закончилось супружеством, длившимся более тридцати лет.

— Между вами была весомая возрастная разница. Он вас опекал?

— Разница – 21 год. Нет, скорее, все-таки я его опекала. Брала на себя всю бытовую сторону, вплоть до ремонта. Он писал, занимался творчеством. Старалась, чтобы в такие моменты никто не мешал ему. «Папа работает…» – и я тихонечко уводила сына из комнаты.

— Вы часто признавались друг другу в любви?

— Он говорил, что любит, а я стеснялась. Но таким частым было необъяснимое чувство тоски, когда его не было рядом. Он в соседней комнате, а я тоскую без него. Он всегда ждал моего возвращения из театра: «Солнышко мое пришло!» Однажды я прибежала из театра, села рядом с ним и говорю: «Антоша, когда тебя не вижу, такая тоска берет. Что ли я тебя люблю?» Он меня обнял: «Маленькая моя…»