Сергей Киреев: «Чем больше знаю, тем больше загадок…»

У него – тридцать лет археологической практики, приличный стаж музейного работника, весомый авторитет ученого среди коллег… Археолог, историк, педагог Сергей Киреев сегодня вполне спокойно признается, что немалое количество раскопанного, найденного, узнанного только увеличивает для него число загадок истории…

После открытия Национального музея имени А.В.Анохина Сергею Кирееву присудили за большой вклад в научно-концептуальную разработку экспозиций музея  государственную премию Республики Алтай имени Г.И.Чорос-Гуркина. Повод для всех, кто знает Киреева как человека, относящегося к работе больше чем увлеченно, одержимо – порадоваться и вздохнуть: «Заслужил…» Однако уверена, что для него самого это было удивлением. Свободомыслие, не всем удобный характер, бескомпромиссность в сочетании с обликом, чем-то напоминающим хиппи, делает его образ весьма далеким от официальных признаний. Он еще и интригует: «Я потомок крымского хана…» Много детей, много находок, много дорог за плечами. И всегда – много тем для бесед.

— Сергей Михайлович, какие чувства были, когда музей открывался?

— Когда заканчиваю большое дело, допустим, большую полевую экспедицию, конечно, приходит чувство удовлетворения. У меня еще не было ни одного плохого сезона. Копаем много, всегда есть находки, никаких неприятных приключений в экспедициях не бывало. Но я так устроен, что после – приходит депрессия. Здесь у меня депрессия наступила уже в ходе подготовки к открытию музея. Когда было открытие, я убирал последний мусор. Когда говорились речи, я мылся в душе, потому что был грязный. Потом, когда вышел, надев свой «версачевский» костюм (у меня есть такой для особо торжественных случаев), два раза терял сознание – так  устал… Все люди очень устали.

— Музей готовился к открытию последние полгода до него особо интенсивными темпами. Психологическая атмосфера, надо полагать, была непростой…

— Мое положение, чтобы мне не мешали в работе определенные лица, было удовлетворено. На удивление, очень понравилось работать под руководством Владимира Егоровича Кончева. Для создания музея огромную роль сыграли Римма Михайловна Еркинова и он. Для многих, кто сейчас это прочел, – это очень странная «связка». Если бы между ними сложилось ещё более тесное сотрудничество,  мы могли бы создать потрясающе творческую вещь.

— Над чем работали именно вы?

— У меня было десять залов, которые необходимо было подготовить. Укокская экспозиция, Атриум, семь залов археологии, русская этнография. Конечно, мне помогали: мои коллеги, художники, архитекторы, дизайнеры, просто друзья и хорошие люди — выдумывать идеи, работать с эскизами, макетами. Масса любопытных мыслей  приходила от них, я что-то трансформировал, что-то отметал. Например, по Укоку добился того, чтобы на «принцессу» не смотрели сверху, ее необходимо было спрятать, укрыть.

Изначально была идея сделать диораму, которая бы воссоздала погребальную процессию и погребальный обряд. Мы имеем право создавать образы, дополнять художественно наши экспозиции. Я считаю, что музей XXI века позволяет делать такие вещи. Хотели также поместить рядом с муляжом укокской «принцессы» коня, словно она только что сошла с него и ведет под уздцы — эта идея обязательно должна воплотиться. Пока там находится взлетающий орел, и он неплохо туда вписался… Сейчас, что касается Укока, есть идея подготовить интернет-экскурсию по этой теме, специально для сайта музея, этим я сейчас вплотную займусь.

— Что вспоминается как самое интересное из археологического прошлого?

— Все сезоны для меня интересны. Можно вспоминать по порядку. Первое, когда я в 82-м году оказался на границе с Монголией — меня тогда потрясли сооружения в Кош-Агачском районе, курганы, грандиозные сооружения, уникальные ландшафты. Копая, археологи, конечно, разрушают цельность природы. Ощущение такое, что древние как бы встраивали объекты гармонично в природу, дополняя ее. А раскопанные и некультивированные курганы создают ощущение бомбардировки. Это то, что мы натворили в свое время там, где находится зона «зарубленной» ГЭС… Тогда говорили, что ничего не надо закапывать, ведь это — затратное мероприятие, всё равно водохранилищем будет затоплено.

Кстати, в Майме за семь лет мы перекопали целый мыс, где было исследовано самое большое поселение площадью 1400 квадратных метров. И там выросла великолепная березовая роща — до того не было ни единого дерева. Семена попали во взрытую почву, без нас туда бы не проникли. Вот такое антропогенное влияние. А там, где мы закопали — деревьев нет…

Если говорить о находках, то я человек довольно-таки везучий. В 87-м я нашел вот такие вещи (Сергей Михайлович показывает что-то вроде огромной золотой пуговицы с изображением трех голов — животных и птицы на лицевой части предмета), всего на Майминских памятниках их было пять. Это мы копали могильник «Майма-IV», там где сейчас карьер за Алгаиром. Собственно, эти украшения относились к остаткам головного убора, который в точности напоминал тот, что был на укокской мумии…

Он был абсолютно такой же. Это погребение было ограблено в древности, центральная его часть разрушена. Там был деревянный помост из очень гнилых досок, курильница, нож, сосуд, кости, головной убор. Найденный череп я отдал антропологу Аркадию Киму, и он, увы, затерялся после его гибели. Что любопытно — задняя часть черепа была срезана, а края зашлифованы как у маски. Что касается головного убора, то там была такая истлевшая черная масса с каркасом и козырьком, состоящая частично из конских волос и войлока — об этом же ведется речь в работах доктора исторических наук, археолога Н.В.Полосьмак, которая писала о пазырыкцах.



Путь в большую археологию начинался для Сергея Киреева в высокогорном Кош-Агачском районе.

Детали из золотой фольги тоже были частью этого головного убора, а наверху располагался странный, в форме яйца белый, меловидный предмет. Железо, бронза, золото, серебро, все металлы, известные в то время - а это III в. до н.э. – присутствовали в качестве украшений в одном предмете. Находка, конечно, произвела на меня потрясающее впечатление!

Я копал много поселений, и в них масса любопытнейшего материала. Среди сломанных вещей, отходов производства встречаются такие уникальные, редкие вещи! Часто они позволяют понять некоторые моменты древних технологий. В раскопках «Майма-12» мы нашли единственное пока в республике поселение поздней бронзы. В барнаульском сборнике «Северная Азия в эпоху бронзы (2002 г.) опубликована моя «первичка» — первая информация об этом поселении совместно с нашими бельгийскими и голландскими археологами. Кстати, оно копалось на бельгийские деньги. Этот памятник раскопан частично и, я уверен, даст ещё много интересной информации.

— А бывало так, что раскопки велись в неожиданных местах?

— В Чендеке, на окраине деревни, недалеко от дома моего хорошего знакомого мы раскопали восемь курганов. Ранее там моим коллегой Василием Соёновым из Горно-Алтайского университета изучена большая группа погребений гуннской эпохи. Там всё было завалено хламом, строительным мусором, кирпичами, цементными блоками. Курганы были более раннего периода, и все оказались неграблеными. Нами найдены большие бронзовые кинжалы, потрясающие сбруйные наборы и другие находки. Такие вещи встречаются только в больших царских пазырыкских курганах. Ранее в одном из погребений было найдено уникальное китайское зеркало рубежа эр с древними иероглифами. Мне его покойный доктор Е.И.Лубо-Лесниченко из Эрмитажа определил и датировал, а японский профессор из Осаки Т.Масумото сделал перевод. По-русски это звучит так: «Видя свет из солнца, кажется, что весь мир находится под большой светлостью и жизнерадостностью».

А в 1991 году Уймонскую долину я прошел со своим небольшим отрядом пешком. У меня были земельные карты, мы все отсняли, нашли все, что можно было. Я в 92-м сделал большущий отчет по археологии Уймонской долины. А в 1999 году мы с бельгийскими коллегами по программе ЮНЕСКО ещё раз отработали уже с хорошими приборами этот красивейший уголок Горного Алтая.

— Много загадок остается для вас в археологии?

— Отвечу немного издалека. Когда я начинал работать, главной моей вотчиной было предгорье Алтая. В 1986 году я выступал на одной из конференций в Новосибирске. Причем так получилось, что я, выступая за академиком Анатолием Пантелеевичем Деревянко, очень волновался. Я говорил чужим голосом, под кафедрой у меня стучали коленки. Фактически я зачитал свое выступление… Но в те годы мне было неудобно не ответить на какой-то заданный вопрос, я пытался что-то говорить, объяснять, иногда руководствуясь лишь догадками. Через пять лет, поработав с майминским комплексом, я думал, что абсолютно четко знаю периодизацию культур, хронологию и вообще всё. Но чем больше становились масштабы раскопок, чем больше становится находок, тем острее я понимал, что знаю… всё меньше и меньше, и этого юношеского апломба и всезнайства всё уменьшалось. Сейчас, проработав тридцать с лишним лет в археологии, я пришел к тому, что могу спокойно признаться, что не знаю ответов на какие-то вопросы или могу строить лишь гипотезы.

А загадок, самых разнообразных, очень много. Вот хотя бы две. Первое — у меня есть основания считать (после 56 раскопанных за окраиной Маймы археологических объектов), что там — абсолютный аналог в уменьшенном виде больших пазырыкских курганов. Даже после разграбленности там огромное количество материала! Кость, золото, бронза, железо, каменные, костяные, роговые изделия, керамика. Дерево, если есть, присутствует как дополнение. И у меня появилась своя версия…

В окрестностях Маймы, как считает Сергей Киреев, процветала культура, родственная Пазырыку.



Я еще в 87-м году приготовил огромную статью с рисунками, но опубликовать ее не удалось по причине большого объема. В ней датировал первоначально находки III веком. Теперь, когда материала у меня на целую монографию, я пришел к выводу, как прав был тогда, сделав такое заключение. Сейчас, когда что-то перечитываю из прежних своих материалов,  то удивляюсь, что мудрые вещи приходили интуитивно. (Хотя иногда мне приходилось отказываться от своих же выводов. Однажды у меня вышла статья, в которой полностью отказался от своих взглядов относительно одного памятника, который когда-то сам датировал). И я, когда перечел ту свою работу, поразился, как точно угадал. Я писал о периоде начале экспансии  хуннов на Саяно-Алтай. Сто лет велась эта борьба. Часть пазырыкцев была покорена, часть истреблена, часть ушла в Северный Афганистан и на юг Туркмении. И я сейчас прихожу к заключению, что майминцы — это ушедшие  от гонений остатки пазырыкцев,  потомки их царей. Это предположение.

Вторая версия связана вот с чем. Вместе с покойным хорошим моим другом Михаилом Абдуганеевым мы копали ряд памятников вместе. И открыли потрясающее поселение гуннской эпохи. Там были уникальные жилища с  подогревами. От очага распространялись такие, сверху перекрытые, «каналы».  И грели лежанки. Аналоги подобных есть на Дальнем Востоке. И по другому, найденному там материалу, у нас сложилось впечатление (и я это зафиксировал в записках), что это – предкумандинская культура.

Потом у меня есть гипотеза о том, что тюрки — это вернувшиеся пазырыкцы, которые в 552 году пришли в Саяно-Алтай. Исследования московского археолога Игоря Кызласова тоже приводят к этому — он вел свои изыскания по этой теме…  Словом, я мечтаю, что выйду на пенсию и займусь написанием монографий — материалов очень много. А ещё мечта — написать и издать научно-популярные книги.

— Ваш интерес к истории был изначально чем-то обусловлен?

— Отец мой, кроме того, что военный, был еще и историком по образованию. Мои деды приехали на Алтай из Курской губернии. По фамилии, семейным преданиям и другим данным, предки по отцовской линии – крымские татары. В работе историка Степана Борисовича Веселовского рассказывается, что родственники крымского хана Киреевы Салтан и Мамай переехали со своими родами на службу к государю Ивану III в 1482 году. Так что, исходя из семейного предания, я помню, что, пусть и полушутя, являюсь потомком татарского хана, и потому могу обусловить горячие иной раз проявления своего характера.