3. Пётр Столыпин: «Сибирь как бы призвана сменить Европейскую Россию…»

«Дайте государству 20 лет покоя внутреннего и внешнего - и вы не узнаете нынешней России!»

(Из интервью П.А.Столыпина 
саратовской газете "Волга" в октябре 1909 года).

 

Окончание. Начало здесь.

В НАШИ ДНИ, когда малопонятное «правовое государство» сбрасывает с себя год за годом все социальные обязательства, перекладывая их «на уровень регионов», опыт царского правительства во главе с Петром Столыпиным (особенно в освоении Сибири) снова остаётся «лишним» и невостребованным. С расширением Москвы в 2,5 раза кому будет интересен опыт крестьянского переселения на Восток? И как будет развиваться нынешняя Сибирь, когда федеральная власть уходит на дно Арктики в поисках новых запасов газа и нефти?

Сто лет назад правительство Столыпина тоже думало о месте России на мировом рынке. Глава правительства видел, как «маньчжурский хлеб вытесняет на нашем Дальнем Востоке» не только сибирский, но даже американский хлеб. «Здесь против нас — закон расстояний». В 1904-1907 годах цены на хлеб в Западной Сибири и Маньчжурии были одинаковы — по 60-65 копеек за пуд. «А перевоз — до 80 копеек накладного расхода, почти целый «рубль перевозу». Это делает конкуренцию Западной Сибири с Маньчжурией невозможной без особого покровительства государственной власти», — писал российский премьер в своей «Записке» 1910 года.

Вот его ответ либералам-«рыночникам», которые всегда хотели бы видеть идеальным импорт продовольствия только лишь потому, что где-то оно дешевле: «Необходимо обеспечить выгодность у нас земледельческого промысла, а не подрывать его в корне пропуском дешёвого хлеба из-за границы». Столыпин требовал без промедлений «ставить на очередь вопрос о таможенной пошлине на хлеб, ввозимый к нам из Маньчжурии». Он соглашался: да, в этом случае хлеб подорожает, «но в конечном итоге, если хлеб будет в Приамурье дорог, то и производить его там будет выгодно», а кроме того, эта мера обеспечит «неудержимый прилив туда переселенцев», а значит — Дальний Восток будет оставаться российским.

В ходе сибирской экспедиции он убедился: цены на пшеницу в начале 1910 года в Омске были ниже, чем в Ельце, на 14-24 копейки. Но условия перевозки давали явные преимущества в пользу Ельца. Переплаты складывались из-за высокой тарифной надбавки на железной дороге, которая как бы «защищала» европейскую Россию от дешёвого хлеба из Сибири, а в результате «волжские мукомолы вынуждены прикупать американскую твёрдую пшеницу», возмущался премьер-министр.

При этом он понимал, что «на сибирский, да и вообще на русский хлеб цену назначают не Омск, не Елец, не Одесса, а прежде всего Лондон». Вот почему он искал выход дешёвому сибирскому хлебу на рынок Европы, при котором отмена железнодорожных надбавок, «облегчив сбыт сибирскому хлебу и, следовательно, подняв местные цены в Сибири, может не столько понизить наши вывозные цены, сколько увеличить размеры нашего вывоза». В европейских губерниях страны не соглашались: сибирский хлеб разрушит устоявшийся рынок, вызовет кризис… Опасения были резонны, но, как предвидел Столыпин, «в главной части своей сибирские хлебные грузы, вероятнее всего, только пройдут через Европейскую Россию для вывоза за границу».

На просторах бывшей Российской империи один из трёх памятников великому реформатору Петру Столыпину возведён в алтайском городе Славгороде, построенном в Кулундинской степи в годы его реформ; памятник воздвигли потомки переселенцев начала ХХ века

  

ПЕРЕСЕЛЕНИЕ КРЕСТЬЯН на Восток давало в Степном крае «почти 60 миллионов пудов хлебных избытков», да ещё 100 миллионов давала Западная Сибирь. Говоря о новой железной дороге через Уральск, российский премьер видел в ней «будущее русского переселения в Степной край». Он мыслил геополитическими масштабами, когда говорил: «Примирить интересы Сибири и интересы Европейской России в этом вопросе может только всё возрастающая потребность в хлебе на мировом рынке». И, значит, новая железная дорога нужна не меньше плодородной земли. Он видел: «Мировые запасы хлеба постепенно сокращаются... Перепроизводство пшеницы при таких условиях — по выводам специальных исследований — вещь немыслимая».

Столыпин возражал думским депутатам, которые выступали против развития отечественного фермерства: нельзя ни в коем случае надеяться на импорт продовольствия, говорил премьер-министр, в той же Америке растёт внутреннее потребление, а в Аргентине «нет таких земельных запасов, как у нас в Сибири». В мировой экономике происходят необратимые изменения, и наша страна легко может выйти на те же позиции, которые принадлежали вчерашним лидерам. Австралия в 1908 году вывезла всего 49 миллионов пудов (вдвое меньше тех излишков, которыми располагала Сибирь), «сильно упав с 1904 года». Что же касается урожайности, то она там «не достигает и 40 пудов с десятины», к тому же Австралия остаётся «преимущественно скотоводческой страной».
Он признавал: «заметно усиливается Канада», но других столь же серьёзных игроков на рынке продовольствия не появилось, и поэтому в целом условия складывались благоприятно «для будущего вывоза русской пшеницы». Столыпин для того и предпринял свою экспедицию на Восток, чтобы убедиться: будущее российского экспорта продовольствия именно там, и государству надо позаботиться о том, чтобы поддержать новый класс фермеров.

«У сибирских переселенцев даже «на глаз» больше земли, больше скота, больше хлеба, больше инвентаря, чем у средних крестьян Европейской России, — с удовлетворением констатировал премьер-министр. По его данным, за последние 15 лет были обследованы 765 переселенческих посёлков, с населением свыше 60 тысяч семей, всего около 400 тысяч душ. И вот какие результаты дала его политика на восточном направлении:  «Среднее переселенческое хозяйство имеет пять голов крупного и шесть голов мелкого скота. О таком достатке большинство их не смело и думать на местах выхода». Число хозяйств без собственного инвентаря было в Европейской России 30%, в Сибири – неполных 17%. Обследование показало: «пашня даёт в Западной Сибири с десятины по 60 пудов ржи, 62 пуда пшеницы и 75 пудов овса», тогда как для губерний Европейской России: 50 пудов — рожь, 40 пудов — пшеница, 47 пудов — овёс.

Сравнение экономических показателей опять-таки не требовало никаких дополнительных комментариев: «средняя валовая доходность одной десятины переселенческой пашни в Сибири достигает 50 рублей, тогда как та же доходность крестьянской надельной площади в Европейской России исчисляется в 30 рублей 55 копеек». И самый важный, обобщающий итог из «Записки» Петра Столыпина 1910 года: «При 4 миллионах десятин переселенческой пашни и при валовой доходности десятины в 50 рублей — это составляет увеличение народного богатства на 200 миллионов рублей в год».



«СИБИРСКИЙ ХЛЕБ и сибирское скотоводство» — самая центральная, пожалуй, часть в его «Записке», и вот лишь один фрагмент из рассуждений премьера о двух ведущих отраслях сибирской экономики той поры. Даже по самым скромным подсчётам, «при 6 миллионах десятин посевной площади и при среднем урожае хотя бы в 50 пудов с десятины, это даёт ежегодный сбор хлеба около 300 миллионов пудов; между тем для собственного потребления Сибири нужно не более 150 миллионов пудов…» На уровне семьи сибирского фермера просматривалось «в среднем 7 десятин посева и 350 пудов сбора; для собственного пропитания довольно 100-150 пудов, а 200-250 пудов нужно продать».

Столыпин дотошен до всех мелочей и подробностей. В среднем доход переселенческой семьи складывался так: земля даёт 57%, скот 18%, промыслы 15%, прочих поступлений 10%. Но, как отмечал Столыпин, промыслы развиты слабо: весь доход — рублей 50 в год на семью, да и то на две трети эти промыслы состоят в извозе. При натуральном складе сибирского хозяйства только 6% дохода промыслов (три рубля в год!) давали отхожие промыслы. «Вне полосы, непосредственно прилегающей к железной дороге, почти всё вырабатывается и потребляется дома. Денег зарабатывается мало. На сторону подаётся всего около 1/5 (18%) добытых продуктов».

Как разбудить сибирскую деревню? Как её вовлечь в новую систему товарно-денежных отношений, при которых Сибирь могла бы войти в мировую экономику на равных с северо-американскими штатами, Аргентиной, Австралией? Вот вопрос, который решал во время поездки в Сибирь российский премьер-министр.
Перед его реформами Кулундинская степь (913 тысяч десятин) приносила Кабинету всего 3 тысячи рублей в год дохода, или чуть больше 0,3 копейки с каждой десятины. А в годы столыпинских реформ по деревням Южного Алтая путешествовал Георгий Гребенщиков. Он показал после своих путешествий по Бухтарме и Уймонской долине на примере одной из деревень, что она сама по себе за полтораста с лишним столетия выросла очень мало — в ней 49 дворов при 336 душах обоего пола — однако ж, несмотря на то что платежных душ в 1910 году там было всего 48, она внесла в казначейство одних только государственных податей 818 руб. 95 коп., а в 1911 году — около 1.300 рублей. Все же 8 селений соседней Верх-Бухтарминской волости в 1910 году заплатили податей 13.493 руб. 51 коп. при 5600 душах обоего пола и при 1046 душах тяглых.

Много это или мало — 13.493, 5 руб. налоговых поступлений в бюджет от 1.046 налогоплательщиков? Простой пересчёт показывает: от каждого из них поступило в год столыпинской экспедиции на Алтай в среднем около 13 рублей. Вроде бы немного, но если учесть, что корова стоила тогда в деревнях Томской губернии в среднем 7-10 рублей, сапоги яловые — 5 рублей, а приличное пальто — 15, при заработках добросовестного рабочего на хорошем сибирском заводе в среднем по 10-15 руб. в месяц (тогда как сибирский кулак при Столыпине платил своим батракам по 20-25 рублей в год с предоставлением одежды), вывод напрашивается один: сибирская деревня жила при Столыпине лучше всех городов. Да и то сказать: одна лишь алтайская волость дала в 1910 году денег в казну в 4,5 раза больше, чем вся Кулундинская степь давала за год царскому Кабинету перед началом столыпинских реформ.

Есть методика, по которой 1.335 нынешних «путинских» рублей приравниваются к одному «столыпинскому» рублю, т.е. в алтайских деревнях, о которых пишет Георгий Гребенщиков, с каждого крестьянина взяли в доход государства где-то по 17.355 «нынешних» рублей. Сколько же теперь собирают денег наши налоговики по деревням Горного Алтая «с каждой души населения»?

Чтобы лучше понять масштабы столыпинских реформ на примере одной только алтайской волости, входившей тогда в состав Томской губернии, далеко не лишним будет сравнение волостных платежей с годовым оборотом знаменитой ярмарки в Катон-Карагае. По свидетельству Георгия Гребенщикова, разного рода товаров — пушнины, сырья, хлеба и прочего — подвозилось ежегодно на 300-400 тыс. руб., и почти всё находило сбыт. 1911 год был годом неурожая, не было ни мёда, ни пушнины, ни хлеба, однако оборот ярмарки упал ненамного: привоз — около 300 тыс. руб. и сбыт около 200 тыс. руб. Пушного зверя было продано: соболя 100, лисиц 150, волка 120, медведя 40, белки 2500, горностая около 1000 — всего на 12 тысяч рублей. И вот итог: восемь бухтарминских деревень дали государству налогов на полторы тысячи больше, чем получили от добычи пушнины по Бухтарме и Уймону за весь 1911 год.



Семья алтайского таёжника (с фотографии начала ХХ века)

СТАРАЯ СИБИРЬ с демидовскими рудниками и «мягкой рухлядью» уходила в прошлое. Гением премьер-министра страны Петра Столыпина было вызвано к жизни сибирское маслоделие, равного которому при его правлении нигде в мире не было, и только благодаря ему Сибирь оставалась вне конкуренции. Бухтарма и Уймон, Бия и Чарыш, весь Алтай и вся Сибирь перенимали, как тогда казалось, на века громкую славу отечественного маслоделия.

Во времена Столыпина, по рассказам старожилов, Аргымай Кульджин вместе с братом Манджи открыл маслосырзавод, выписал к себе мастера из Германии, и тот насаждал идеальный порядок, чистоту и высочайшую культуру производства. Другими центрами производства алтайских сыров и масла стали тогда Уймон, Чёрный Ануй, Черга, Майма, стремительно развивался Паспаул с маслосырзаводом депутата Госдумы России Данила Тобокова, а всех заводов и маслобоек насчитывали в то время десятки и даже сотни. Сыры и масло, приготовленные в горах Алтая, оставались эталоном качества на мировом рынке, вплоть до прихода «товарищей».

В наше жуткое время кроме бегства капиталов за рубеж (внутри страны «силовики» их отберут) происходит другое, куда более страшное бегство — страну покидают лучшие менеджеры-управленцы, учёные, творческая молодёжь… А тогда, во времена Столыпина, политика государства была направлена на то, чтобы привлекать в Россию из-за рубежа лучших людей и создавать для них такие условия, при которых они оставались бы в нашей стране навсегда. Одним из таких людей был главный идеолог столыпинского землеустройства А.А.Кофод. Сейчас переиздана его брошюра «Хуторское расселение» (1907), а также блестящая работа «Русское землеустройство» (1914), но главная его книга, конечно же, вот эта: Андрей Кофод. «50 лет в России. 1878-1920. Переизданная в 2009 году, его книга — лишь одна из многих тысяч со свидетельствами той беды, которая пришла в Россию с бесами-большевиками.

Какие, к чёрту, колхозы и совхозы с их «планово-убыточной экономикой», когда столыпинские артели и кооперативы завалили в считанные годы весь мировой рынок своей продукцией, и никто неспособен был конкурировать с новой Сибирью… Российский рубль в «эпоху Столыпина» уверенно шёл к мировому господству. Бийский купец мог рассчитываться в любом магазине Европы, Америки или Китая николаевскими червонцами, даже не думая о какой-то конвертации. И рубль обеспечивался тогда не золотом, даже не газом и нефтью (как теперь) — он поддерживался трудом крестьян, получивших свободу при Столыпине. 



Крестьянская семья в селе Катанда. Горный Алтай, 1915 год

ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ шли на восток по преимуществу из земледельческих губерний, и по этой причине они стремились «везде и всегда сеять хлеб», но Столыпина радовало другое: в Енисейской губернии они стали выращивать лён, в Степном крае шло их приобщение к скотоводству, а на Алтае невиданными доселе темпами развивались масло- и сыроделие. Баснословная дешевизна кормов в сочетании с многоземельем открывали самые широкие перспективы перед алтайскими фермерами: с приходом лета каждый из них мог купить себе коров, а осенью продать их на мясо, т.е. с каждой головы фермер без особых усилий получал за полгода до 15-ти рублей прибыли, с рентабельностью до 150-200 процентов.

Маслоделие начиналось в Сибири в 1894 году с выработки 400 пудов, и в течение одного десятилетия оно дошло до 2 миллионов пудов, ценностью почти в 25 миллионов рублей; в 1906 году вывоз масла из Сибири дошел до 3-х миллионов пудов, в 1907 году – до 3,5 миллионов. Рост этот ещё далеко не закончен… Так писал российский премьер в своей «Записке» 1910 года. И там же: «Весь наш экспорт масла на внешние рынки целиком основан на росте сибирского маслоделия. В 1896 году вывоз масла из России равнялся 310 тысячам пудов, на сумму 3,2 миллиона рублей, а в 1907 году – 3,6 миллионам пудов на 47,5 миллионов рублей. Этим приливом иностранного золота на 47 миллионов рублей в год Россия обязана Сибири. Сибирское маслоделие даёт золота вдвое больше, чем вся сибирская золотопромышленность».

Количество заводов, вырабатывающих масло, достигает теперь в Сибири трёх тысяч, свидетельствовал российский премьер Столыпин; среди них есть и крупные, делающие до пяти тысяч пудов масла в год, и есть небольшие. История сибирского маслоделия поучительна, как считал Пётр Аркадьевич, прежде всего потому, что «в этой области удачно поставлена была правительственная помощь населению. И не в денежных ссудах, розданных правительством, было дело; их и роздано, всего, менее полмиллиона рублей». Главным достижением он называл организацию труда — работу свободных крестьянских артелей и кооперативов; подготовку мастеров маслосыроделия; новейшее оборудование из-за рубежа; транспортировку и сбыт; в годы его правления были организованы до 800 артелей маслосыроделов; работало справочное посредническое бюро, и действовали шесть лучших в мире молочно-хозяйственных лабораторий.

«Теперь сибирское маслоделие поставлено прочно и даёт населению столько денег, сколько не могли бы дать никакие казённые ассигнования», — с гордостью писал в своей «Записке» российский премьер-министр. Он настаивал: «Помочь сибирской деревне усвоить лучшую технику хозяйства особенно важно теперь, когда эта деревня еще зажиточна...» А дальше — усатый вождь и нашествие на Сибирь сталинских «двадцатипятитысячников», когда крестьян стали учить, размахивая наганами, слесари и фабричные подмастерья. Дальше была Колыма, куда гнали наших крестьян на каторгу, на добычу золота. И ещё дальше — импорт в страну Советов американского зерна, аргентинского мяса, голландского сыра, немецкого масла, финского молока, китайских консервов… Но это — уже другие истории, никак не связанные с реформами Петра Столыпина.

Ярмарка в Катанде. За два года до Октябрьского переворота