Чтобы стать здесь «своим», надо найти свой Алтай

В Национальном музее РА имени А.В. Анохина в воскресенье, 4 ноября, открылась выставка Алексея Дмитриева «Интроспектива 55». По счастливой случайности, первые посетители пришли в выставочные залы (а их в этот раз два) с началом Ночи искусств, было на редкость многолюдно, и увиденное стало для многих настоящим открытием. На выставке, кроме знакомых зрителям работ прошлых лет, автор представил нам «Кочевье» — цикл новых работ, выполненных в придуманной им технике и впервые представших перед зрителем весной этого года в родном для художника Ташкенте.

Говорить о холстах, собранных в авторской интроспективе, было бы трудно с учетом того обстоятельства, что стилистика их не приемлет «буквенной» трактовки. Подробный профессиональный анализ представленных картин оставим искусствоведам, у нас же с автором разговор зашел о другом…

— Алексей, в прошлый раз мы говорили о том, что в Ташкенте публика, которая приходила на «Кочевье», далеко не всегда понимала, что это, и для чего. А как восприняли передвижную выставку здесь, в Горно-Алтайске?

— Наверное, лучше сказать о том, как ее восприняли в Новосибирске и в Горно-Алтайске. Есть небольшая разница. Если в Горно-Алтайске большее внимание уделялось самим картинам, необычности техники и сюжетов, то в Н-ске люди почти не говорили собственно о работах, а старались поделиться теми мыслями, настроениями и состояниями, которые охватили их при встрече с полотнами. В целом же, конечно, в обоих городах выставка получила «своего» зрителя.



Интересными соображениями поделился в Инстаграмме один из молодых людей, посетивших вернисаж в день открытия: «…как мне показалось, это не иллюстрация чего-то конкретного… всё это похоже на попытку изображения истины…». И у него же: «Забавно было наблюдать, как многие нахрапом пытались потребить все эти работы, а задерживались именно у картин других художников с конкретной композицией, а-ля натюрморт, пейзаж и т.д. :)» (авторская орфография сохранена).

Хотя на выставке было много моих друзей и знакомых, и их интерес к сделанному мной понятен,  я видел много самых разных, незнакомых мне, людей, которые перешептываясь или молча кружили по двум залам, где была выставка, по многу раз возвращаясь к одним и тем же работам и надолго задерживаясь перед ними.

— Можно, я уточню? Ты сказал на открытии, что в Новосибирске был живой диалог с посетителями, которые захотели с тобой встретиться. О чем все-таки был разговор, чем удивили тебя новосибирцы?

— Во-первых, удивили своим признанием в том, как они сами удивлены увиденным)), хотя мои коллеги, художники, шли на выставку, по собственным их словам, с изрядной долей скепсиса. Оно и понятно, Новосибирск – город искушенных в современном искусстве зрителей. Во-вторых, (но это, скорее, порадовали) тем, что зрители всё меньше пытаются понять, «что хотел сказать художник», и всё больше – почувствовать это. Что отзывается в них некими переживаниями, которые становятся их собственным опытом и которые как раз и составляют, в конечном итоге, главную ценность при общении  с произведениями искусства.



А в Горно-Алтайске, как я уже сказал, порадовало присутствие на выставке немалого количества молодых людей, юношей и девушек, которые всерьез рассматривали полотна - молча, сосредоточенно. Было видно, что они, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, стараются установить свой, личный контакт с картинами. Искренне надеюсь, что им это удалось.

— Понятно, что художник вовсе не обязан объяснять, что он хотел выразить. Но вот вопрос: почему я увидел на одной из твоих выставок поразительное родство двух скульптурных миниатюр — ветхозаветного «Пророка» и здешнего «Кама»? Чем это можно объяснить?

— Наверное, прежде всего, единой стилистикой, вызванной единым авторством. И еще тем, что меня интересует всегда то, что объединяет людей, культуры, эпохи, а не разделяет их.



— В соседнем Бийске очень много интересного народа. Каким было отношение бийчан к твоему «Кочевью», что запомнилось?

— В Бийске я выставлялся ровно десять лет назад, и меня обрадовало, что есть люди, которые помнят прошлую выставку, и именно те - десятилетней давности - впечатления привели их на вернисаж в этот раз. «Кочевье» же заставило многих отказаться от привычного стереотипа восприятия основы для живописи как плоскости холста, ограниченного рамой, и пригласило принять новые правила игры, идущей между зрителем и живописным пространством.

— А чем различаются работы, представленные в первом зале, и те, которые составили экспозицию собственно «Кочевья»? Или ты не ставишь между ними никакого знака различия?

— Ну, прежде всего, они отличаются более традиционной техникой исполнения и, как я уже сказал, «правилами игры». Хотя это, пожалуй, и есть единственные различия. В целом же это всё как одна книга одного автора, только составленная из разных его рассказов. И это всё — о том мире, в котором мы существуем. Ну, или который существует в нас ))





— Алексей, ты здесь уже четверть века. Когда впервые почувствовал себя «своим» на Алтае? Как это было? Или такого у тебя еще не было?

— Произошло это всего год назад, как-то сразу. Просто, однажды утром почувствовал, что ощущение окружающей среды стало иным. Есть много знаков, скрытых и явных, которые, как армейская авиационная система распознавания «свой—чужой», позволяют понять это. И многое с того момента пошло иначе. А самое интересное — это было самое обычное утро обычного дня, и я понял, что какие-то потрясения или, скажем так, «озарения» вовсе не так пафосны, какими порой нам представляются. Я не ждал этого, не стремился к этому. Этот день просто наступил.

— Как считаешь, нужно ли для того, чтобы стать «своим», жить на чабанских стоянках, в таёжных зимовьях, в палаточных городках среди сборщиков кедрового ореха или, скажем, где-нибудь на лесозаготовках?



— Это всё внешняя сторона вопроса, мне кажется. Это может помочь мимикрировать под здешнего, стать похожим. А вопрос «чуждости» и «здешнести», думаю, глубже; он не лежит в плоскости «похожести» или принятия тебя социумом, в умении вести себя «по-здешнему», говорить на местном диалекте или уметь правильно подавать чашку чая. Наверное, это умение услышать сердцем и душой какие-то незримые вибрации, прожить их, умение сделать их своими. Вот, например, скульптор Анатолий Гурьянов: он так «чует» Алтай, что дай Бог так чуять местному уроженцу-алтайцу. И он — несомненно «свой».

В работах Анатолия Гурьянова я нахожу то, что более всего ценю в искусстве — огромную глубину, предельную искренность, крайнюю простоту, чрезвычайную силу воздействия при полной тишине и таком же полном отсутствии пафоса. Именно в  этом Мастер следует Природе, не поверхностно, а сущностно.

  

— Люди, приезжающие на Алтай со стороны, далеко не всегда приживаются здесь с легкостью. Почему, на твой взгляд, сохраняются до сих пор противоречия в отношениях «рериховцев» с жителями Усть-Коксинского района?

— Мне кажется, здесь имеются две стороны проблемы.  С одной, много общего с тем, почему не особо прижилось в свое время народничество у нас в России. Даже если ты движим самыми благими намерениями, невозможно «облагодетельствовать» человека, считая себя при этом культурнее, развитее, а, главное - «духовнее», глядя на него сверху вниз, отрицая ценность его собственного пути и собственного житейского и духовного опыта. Если коротко, то «В чужой монастырь…» и т.д. С другой стороны, местные жители, существующие лучше или хуже, но вполне самодостаточно и, отчасти, замкнуто в сотворенной ими же среде, не очень-то нуждались (и нуждаются) в «учителях» со стороны.





— А можно ли сказать, что стать «своим» во многих случаях означает потерять свое Я — то, без чего не может быть настоящего художника?

— Повторюсь, стать своим – вовсе не значит притворяться, подлаживаться, подстраиваться, мимикрировать и т.п. Чтобы стать своим на Алтае, нужно Алтай сделать своим. У каждого он – свой, каждый видит и чувствует его индивидуально. Если ты не найдешь своего, дорогого именно твоему сердцу, понятного и интересного именно тебе Алтая, то и своим здесь никогда не станешь. Нужно открыться миру, пойти ему навстречу, быть готовым принести в дар что-то свое, а не просить у него подарков для себя. Невозможно быть интересным кому-то или чему-то, если это не интересно самому тебе. Так что, здесь не теряешь. Здесь находишь и приобретаешь.

— Почему, на твой взгляд, у многих местных жителей есть известное предубеждение против «пришлых»? Чем это вызвано, как думаешь?

  

— Это встречается повсеместно, не только здесь, и основывается на обычном несовершенстве нашей человеческой природы. Пришлый — значит другой, чужой, непонятный, а такой может нести в себе угрозу. Это просто отголоски в нас, в человеке, былой животной натуры. Этот страх может приводить человека и целые сообщества к замкнутости, к изоляции. Но это — путь в никуда, особенно в современном мире. И потому, рано или поздно, мы все начинаем искать вокруг себя тех, кто может стать для нас «своим».

— Есть ли золотая середина в отношениях «своих» и «чужих»? Где начинается узнавание, если можно так выразиться, или, точнее даже, взаимная симпатия? Понятно, что речь вовсе не идет о каком-то потакании вкусам…

— Главная, для меня лично, основа родства – сочувствование. Сочувствовать, быть созвучными могут лишь «свои». И по мере того, как развивается в тебе эта способность, а ее можно развивать, всё больше людей для тебя становятся «своими». В конечном счете, можно и должно прийти к тому, что «чужих» просто не будет в твоей жизни. Правда, это вовсе не означает, что ты будешь для этих людей «своим» ))  Потому что каждый человек проходит путь развития своих качеств самостоятельно, и это невозможно сделать «за компанию».

 

Одна из самых серьезных проблем современного человека и современного общества, мне кажется, в катастрофически низком уровне развития и проявления сочувствования, эмпатии…

— Алексей, ты ведь согласен, что алтайский чабан — настоящий кочевник? Был ли такой случай, когда ты встретился с чабаном, и он признался, допустим, что в твоей «Зиме» или в картине «Домой» он увидел своё, родное? Или, может, это был человек, который провел на чабанской стоянке свое детство. Или горожанин, которому недостаёт таких воспоминаний…

— Ну, не знаю, бывали ли на моих выставках «настоящие кочевники», как ты их называешь…. Скажу о другом. Несколько лет назад, на моем творческом вечере в театре, на сцене в качестве убранства были выставлены несколько полотен из тех, что сейчас представлены на выставке. По завершении вечера на меня, просто вихрем, налетела одна яркая представительница нашей республиканской творческой интеллигенции и стала говорить о том, что зная мои работы много лет, она впервые увидела в них тот мир, который раскрывал перед нами Калкин…



А одна алтайская художница утверждала, что в своих работах я выразил мировосприятие местных жителей так, как мало кому удавалось из представителей ее народа.

Высказывались и совершенно противоположные этим двум мнения, согласно которым в моих работах нет и следа местного колорита… Это всё – вопросы индивидуального восприятия, опять же - вопросы сочувствования и эмпатии ))

— С учетом нынешнего весеннего опыта что ты хотел бы показать в родном для тебя Ташкенте в следующий раз?

— Я не ощущаю какой-то необходимости, да и просто желания, что-либо выставлять в Ташкенте. По крайней мере, в ближайшем будущем. Хотя знаю, что там хотели бы увидеть большую выставку моих иллюстраций.

Этот год был чрезвычайно насыщенным выставками, поэтому сейчас мне хочется лишь одного – поработать, наконец, в мастерской над новыми работами, выполнить задуманное в этом году.





— Поклонники твоего творчества с интересом обсуждают твои фотографии, представленные в социальных сетях. Что значит для тебя путешествие по горам с фотоаппаратом? Может, опять-таки желание стать «своим» для Алтая?

— Ну, во-первых, эта такая обыкновенная визионерская жадность: увидел что-то красивое – нужно забрать с собой, чтобы после пересматривать самому и обязательно делиться с другими ). Во-вторых, это для меня как для художника способ познания мира. Потому что есть теория, по которой художники познают мир не столько непосредственно, сколько с помощью картин своих коллег. То же можно сказать о музыкантах, литераторах… Поэтому можно в шутку сказать, что я познаю мир еще и через призму фотографий Алексея Дмитриева ).





— Я почему спросил об этом: есть ли сейчас в твоем восприятии «свой Алтай»? Вполне возможно, что он стал другим по сравнению с тем, который мы видели в твоих работах на рубеже веков. Как бы ты его обозначил и как показал бы его через три, пять или десять лет? 

— Как я уже сказал, у каждого – свой Алтай. Для кого-то он - в графических завитках декоративных орнаментов, для кого-то - в запредельно утрированных красках на их фотографиях, для иных – в неброской суровости петроглифов на его шершавых камнях. Многие наши художники черпают свое вдохновение в картинах природы Алтая и отдают ему дань в виде многочисленных пейзажей. Горный Алтай многолик, и каждому дается возможность увидеть и выбрать близкие его сердцу и духу черты. «Мой» Алтай — в тех работах, что представлены сегодня в залах музея, и больше мне к этому добавить пока нечего.

На авторских фотографиях и репродукциях: «Кам», «Камни», фрагмент картины «Кочевник» (слева - Анатолий Гурьянов на "Интроспективе 55"); «Катунь. Черное и белое», мост Сартакпая, «Еще немного петроглифов», «Горы», «Домой», из серии «Актал», «За городом», «Черно-белое разноцветное», «Сарлыки».

Фотографии из личного архива А.Дмитриева.